Кроме того, какую-то информацию он мог получать и от М.М. Сперанского. Как замечает П. Бушкович, «дипломат никогда не называл свои источники, но его дружба с семьей Сперанского указывает на один из них. Сперанский был вовлечен в расследование и с 1 июня стал членом Верховного уголовного суда над декабристами. Миддлтон также получал официальную информацию от Нессельроде, но неизвестно, говорил ли он с ним приватно. Донесения других послов содержали сведения об официальных встречах с царем, и некоторые переклички в сообщениях указывают на то, что Миддлтон беседовал и с ними» [там же].
* * *
Однако не вышеописанные сообщения американского посла представляют собой наибольший интерес, а его личные размышления на тему возможности проведения реформ в России. Генри Миддлтон относился к числу пессимистов в отношении перспектив либерализации императорского режима. По его мнению, реформы давно уже назрели, однако существуют серьезные сомнения, что они немедленно улучшат состояние дел в стране, так как «в кругах, которым принадлежит реальная власть, царит дурманящее невежество, а проблеск разума так мал, что борьба за реформы может стать настоящим бедствием, избежать же его можно, только проявляя большую осторожность и не применяя никаких провокационных мер». Кроме того, по мнению американского посла, для подавляющей части населения страны сама жизнь – «это физическое выживание, а значит, он [народ] недостаточно зрел для утверждения или отстаивания своих неотъемлемых прав» [2].
Генри Миддлтон, как и маркиз де Кюстин 13 лет спустя [21, p. 22], увидел Россию в категориях «извечности» и «постоянности», отказывая даже декабристам в западной цивилизованности, замечая, что «безрассудство» вооруженных выступлений заговорщиков «может быть точно оценено только теми, кто хорошо знает склонности и чувства русских, а иначе можно воспринять это событие как действия преступников, сошедших с ума от своих амбиций» [2].
Политический режим России, по мнению американского посла, в принципе не может быть модернизирован и либерализован, потому что ее народ находится на таком уровне цивилизации и образованности, что отвергает саму мысль о какой-либо другой форме правления, кроме деспотического абсолютизма [там же].
Таким образом, как верно заметил американский исследователь М. Раев в комментариях к размышлениям Миддлтона, «автократия – единственная подходящая форма правления для России, а Россия – самая подходящая страна для тирании» [55, p. 288]. Американский посол настолько эссенциализирует эту формулу, что пытается осмыслить вообще всю структуру российского общества через нее, выстраивая трехчастную модель по принципу матрешки, где император безраздельно правит дворянством, имеющим столь же обширную власть над собственными крестьянами: «Я склоняюсь к мысли, что привычка к повиновению сидит так глубоко, что даже не требуется сильного руководства, чтобы держать всех в подчинении, тем более это уже стало второй натурой. Добавлю, кажется самым естественным, что настоящая знать склонится к союзу с самодержавием, чтобы использовать выгоду крепостничества [2].