Если бы я была огородником, то не задумываясь посадила бы картофель вперемешку с клубникой, сверху засеяла бы овсом и редиской, сбоку грядки натыкала бы лука, помидоров, огурцов (чтобы сразу было удобно рвать на салат), полила бы один раз и забыла на всё лето. Ничего бы не проросло, а то, что всё-таки пролезло, загнулось бы через неделю от сорняков, которые я отказалась бы выпалывать, поскольку они красивы.
Но писательство, к счастью, совсем не похоже на огород. Творческий процесс больше похож на поиск ракушек на морском берегу: главное – увидеть сквозь волны самые яркие и крепкие экземпляры, вытащить их и сунуть в карман. А сложить из них фигуру можно и на столике в самолёте, возвращаясь домой.
Я так и сочиняю: просто хватаю самые яркие сценки и образы из будущей книги, до которых могу дотянуться в своём подсознании. Складываю, то есть записываю их в один вордовский файл (мысленно называю его «черновик»), а уже потом начинаю выстраивать структуру. Дело не в том, что я совсем не знаю, чем закончится моя книга. Обычно я примерно представляю себе, куда приведёт меня история (хотя бывают и сюрпризы). Однако лучшие сцены и образы получаются не в тех случаях, когда я даю себе задание (например, «нужно познакомить героя с мамой его подружки»), а когда горю́ желанием показать, как герой, минуя маму, уже очутился в комнате подруги, где с огромной фотографии на стене на него взирает её бывший парень. Я всегда действую по этому правилу: «Сначала пиши то, от чего у тебя внутри всё взрывается». А уж с мамой можно познакомить и попозже…
Более того, так же я поступаю и с книгами-сиквелами. Даже тот факт, что мне уже известно о героях очень многое, не настраивает меня на сочинение «по порядку».
Однажды я гуляла на улице с коляской, где дремал младший сын, и обдумывала, не приступить ли мне к третьей, завершающей книге о девочке Маше, которая вздумала работать[2], и вдруг увидела окно. Оно было сиреневым. Я долго вглядывалась в него, пытаясь сообразить: сиреневый – это цвет занавесок или свет в комнате? В это мгновение старший сын, носившийся по детской площадке, принёс губную гармошку: блестящую, с полустёртыми буквами. Он нашёл её возле горки и спрашивал, можно ли на ней поиграть. Нормальная мама вырвала бы у сына «эту микробную гадость», но я лишь лихорадочно пыталась разобрать буквы на блестящем боку губной гармошки.