В этот период в детстве моего отца царил домашний хаос. Мой отец и его братья и сестры поочередно носили единственную пару обуви. Только ребенок в обуви мог идти в школу и пообедать горячим. Сердце сжимается, когда представляешь, как они писали поддельные записки корявым детским почерком от «родителей» бакалейщику с просьбой, пожалуйста, дать детям хлеб, а заплатить позже. Банда мужчин ворвалась одной ночью, когда они были одни, и разграбила дом. Дети спрятались в холодильник.
Я хотела бы сказать, что не могу представить их ужас, но это неправда. Я имею непосредственное отношение к нестабильности, голоду, бушующим психическим заболеваниям и их последствиям. Это все старые друзья, мои и моей семьи.
Позже я пришла к пониманию того, что у моего отца с наибольшей вероятностью было маниакально-депрессивное расстройство. Маниакальная сторона была волшебной, яркая, смешная, дикая сторона, жмущая на гудок нашего автомобиля, когда мы катались по горным дорогам. Депрессивная сторона – чудовищная, жестокая сторона. Чем больше его подавляла жизнь, тем сильнее становилась темная сторона. Он подсел на героин в начале семидесятых в Венис, Калифорнии. Думаю, там он познакомился с Детьми Бога, так он слез с иглы и подсел на Иисуса. Он был как рок-звезда, и Иисус стал инструментом, на котором он играл.
Если бы ему помогли раньше, это, несомненно, спасло мои отношения с ним, и его отношения с моими братьями и сестрами, его отношения с искусством, его отношения с миром, с женщинами, наверное, со всем. Что касается моей мамы с ее фарфоровой кожей, длинными рыжеватыми волосами и голубыми глазами, она притягивала плохих парней. Плохие парни превращаются в плохих мужчин. Она сбежала к пятнадцати годам. В восемнадцать она встретила моего отца, Дэниела. К девятнадцати она была беременна и в секте.
Пока моя мать была беременна мной, ее мать, Шэрон, поднялась на гору трех сестер в Орегоне и трагически поскользнулась, совершив смертельный полет. Ей было тридцать семь. Мне сказали, что поэтому мне всегда будет грустно, потому что моя мать грустила во время беременности мной. В течение многих лет я думала, что моя мощная внутренняя печаль продиктована этим, но позже я поняла, что это больше связано с химическим составом мозга.
Прекрасная Шэрон, зеленоглазая и рыжеволосая, также рано и неудачно вышла замуж. Я вычеркнула для себя имя ее мужа, моего деда. Я могла бы его отыскать, но честно говоря, мне все равно. Нравы того времени, какими они были, разрушительным одеялом тишины покрыли всю непримиримость. Последние вздохи эпохи Кеннеди и повсеместные предъявляемые требования к женщине о вежливости и совершенстве очаровывали меня столько, сколько я себя помню. Женщин той эпохи наверняка отличала постоянная подавленная ярость, но они не знали, что лишь через несколько лет все изменится. Я даже представить не могу, сколько ярости мне пришлось бы подавить тогда, если я так много ее душу в себе сейчас.