Впереди шел Хантазей. Он пел, а глаза были полны грусти.
Белокрылая
летает зима.
Скоро зашумит река.
Эй-ла!
Звонкие мартовские дали отзывались голосистым эхом. На севере синела гора Благодать. По сторонам шли увалы, с них шумели вешние воды. Ночью в черном небе пламенели яркие звезды, пощипывал мороз. Грелись у костров. Вдоль волока продувал холодный ветер, но из тайги шли неясные волнующие шумы. Всем своим чутьем казаки ощущали великое пробуждение в природе: в темной бездне неба по-иному ходили облака, легкие, ласковые, в крутых горах ревели сохатые.
Устюженский плотник Пимен, сухопарый мужик с длинными руками, признался Ермаку:
– Если бы ты знал, батько, что творится на душе: каждую весну тревожусь, как старый гусь на перелете, поминаю молодость. Одного жалкую – экие струги кинули у Кокуй-городка, на век ладили.
Глядя на его сильные, проворные руки, атаман улыбнулся:
– Верно. Такие ладьи, всю Волгу проплыви, не встретишь! Но не дотащить их, да и на Жаровле на первое встретят Жмели. Будем живы, этакими удачливыми руками лучшие сладишь…
На яркой зорьке на вершине лиственницы встрепенулась синичка, встряхнулась, разбрызгала серебристые искорки утреннего инея и запела. С ветки на ветку поднялась и, будь здоров, вспорхнула и потонула в сиянии утра.
– Вот она веснянка-вестница! Теперь близко весна, ой и близко! – вздохнул плотник Пимен и передал свою радость Ермаку. – Батька, спешить надо…
Спешили, надрывались из последних сил. Снег сходил. Загомонили ручьи, полозья чиркали о талую землю. Туманы поднимались над понизью, а с казачьих лиц лился пот.
– Гляди-ка, браты, у меня из голенищ пар хлещет! – блестя озорными глазами, пошутковал Охменя.
Тянули до упаду, и все окликали вогула:
– Хантазей, где ж твоя пьяная река, гулящая вода?
– Рядом: одна ночь – и Жаровля!
На последнем ночлеге, чуть только блеснули багровые проблески, в темной чаще раздалось таинственное глуховатое бормотанье: «Чу-фы-ш-ш-ш… Кок-кок… Кок-кок…»
Сразу все оживилось.
– Браты, косачи заиграли!
Ох, тяжел и труден последний путь! Рвались тяжи, полозья засасывало в болото. От надсады и нетерпения казаки яростно ругались.
И вдруг сразу распахнулся яр. Под ним, ломая ледяной покров, разлилась река.
– Жаровля! – облегченно вздохнули дружинники.
Савва скинул шапку, перекрестился: