— Мне
жаль, — вздыхаю я. Мне действительно жаль. И больше всего жаль свои
пошатнувшиеся убеждения. Руслан Медведев всё-таки идеальный мужик.
—
Хорошего дня, Людмила, — он собирается стартовать, а я вдруг понимаю, что
пришло время извинений.
—
Руслан Евгеньевич, я должна извиниться, — кричу ему в спину.
—
За что же? — Он оборачивается и смотрит на меня бесконечно удивленным
взглядом. Может, не помнит? Зря я всё это затеяла, чует моё сердце.
—
За то, что назвала вас напыщенным индюком и что сказала, что лучше лягу под
поезд. Нет, я имею в виду, я всё равно под вас не лягу, и под поезд не лягу
тоже. И вообще, хоть вы и крупный мужчина, сравнивать вас с поездом было… Ой,
чёрт!
Куда
меня вынесло? Мозг отключился и перестал отвечать на сигналы, помогите.
—
Я вас понял. Извинения приняты, — однако Медведеву мой монолог, видимо,
показался забавным. Он смеётся одними глазами, сдерживая улыбку. Весело ему,
как же!
Он,
наконец, уходит и, ускорив шаг, исчезает за поворотом. Я могу выдохнуть и от
души шмякнуть себя по лбу. Этот день я назову Днём самобичевания, потому что до
самого вечера буду прокручивать в голове этот диалог и изумляться своей
тупости.
—
Давайте провожу вас, — Руслан Медведев нагоняет меня на втором круге, и я
становлюсь, как вкопанная, пока Альма не начинает дёргать поводок.
Так.
Так-так. Сейчас главное дышать и попытаться не свалиться в обморок. За что
боролась, на то и напоролась. Как же я мечтала провести хотя бы полчаса личного
времени в его компании, но, чёрт возьми, я представляла себя в красном платье с
бокалом вина и томным взглядом из-под опущенных ресниц, которые я, конечно же,
однажды наращу, но не в этом старом тряпье с вытертой на заднице «Хелло,
Китти», не с двумя прыщами на подбородке, не с пучком немытых волос на затылке
и не в компании старушки Альмы, которая вьётся у его ног, отчаянно перетягивая
внимание на себя (женщины, такие женщины!).
—
Расскажите о себе, — говорит Медведев, пока мы идём по центральной улочке
парка, словно семейная, не чуждая активному образу жизни парочка, выгуливающая
свою живность. Ох, уж эти ассоциации, не доведёте вы меня до добра.
—
Ну-у, Мила Малина, двадцать восемь лет, — начинаю я, как на собеседовании.
—
Ваше личное дело я уже видел. Есть у вас сестры, братья, племянники? Мои вам
всё уже, наверное, разболтали?