— Верно, — загудел кто-то справа от князя, — худородных гнать в
шею, житья от них не стало!
— Пушкарева на кол! — раздался голос с другого конца стола.
— Немцев гнать!
— Вельяминову голову срубить! Это он надумал этого иноземца
Ивана Мекленбургского нам на шею посадить!
— Тиха! — ощерился Хованский, — вы его еще не одолели.
— Ничто, дай срок…
— Да я-то дам, а вот он даст ли вам? Сейчас, того и гляди,
ворота распахнутся, да ярыги из приказа Ивана Никитича Романова нас
всех и похватают.
— А за что? Грамотки у нас той сейчас нет, доказательств никаких
не будет… или ты донести захотел? Так мы быстро…
— Не пугай, Борис Михайлович, пуганый я! Доносить не стану, да
только скажу, что не получится у вас ничего. Побьют вас царские
ратники, как пить дать побьют.
— А мы, как царь Владислав к Москве подойдет, в набат ударим, и
ворота ему откроем!
— Это другое дело, — задумался князь, — а если не подойдут ляхи
к Москве?
— Как это?
— Обыкновенно. Ударит по ним царь, да и побьет всех разом. Он на
такие шутки мастер.
— Польское войско в чистом поле не одолеешь!
— Как знать. А что об сем деле святые отцы думают?
— А им на что знать?
— Эх, князь Борис, такой простой вещи и не понимаешь. Без
церкви-то и не получится у тебя ничего. А митрополит Сильвестр, сам
знаешь, во всем его руку держит. Как же ты в набат ударить
собираешься?
— Иона есть.
— Тьфу, ты что, совсем дурак?
— Чего лаешься?
— Меня в ту пору в Москве не было, а и то знаю, что митрополита
Иону тогда у воровских казаков люди Ивана Мекленбургского отбили.
Ты думаешь, он такое забыл?
— Что с того, нас в ту пору всех могли побить.
— Верно, могли, и сейчас могут. Так что пойду я, бояре, бывайте
здоровы.
— А…
— А вот как подойдет Владислав к Москве, так и поговорим.
Князь поднялся и, обозначив хозяину и собравшимся легкий поклон,
двинулся к выходу.
— Донесет… — прошептал на ухо Лыкову незаметно подошедший
Телятевский.
— Нет, не успеет, — покачал головой боярин, — пусть идет
покуда.
После ухода Хованского засобирались и остальные гости.
Расходились по одному, таясь. В горнице остались только сам Лыков,
Телятевский да молодой Щербатов.
— Боятся, сукины дети… — с нескрываемой злобой пробурчал
Телятевский.
— А ты разве не боишься? — пожал плечами князь.
— Меня ищут.
— А кто тебе виноват? Уж коли берешься за дело — так делай, а не
умеешь, так и не берись. Виданное ли дело — на божьего человека
напасть?