Кучер принялся что-то бормотать. Прислушавшись, я понял, что он читает «Отче наш». Жидкая бороденка подрагивала, губы кривились, а рука лихорадочно осеняла распростертое тело крестным знамением.
Мериме взял свой саквояж.
Кучер сел на кровати. Взгляд у него был испуганный.
– Колоть, значит, будете? – спросил он с явной опаской.
Мериме молча подошел к табурету, поставил на него саквояж, раскрыл, достал пузырек со спиртом и клочок ваты.
Кучер нехотя закатал рукав, обнажил жилистое волосатое предплечье. Доктор привычным движением протер вену на локте, затем вернулся к саквояжу, извлек из него шприц, наполнил его какой-то жидкостью из склянки, вытащенной оттуда же. Кучер закусил губу и зажмурился, когда Мериме ввел в вену иглу.
– Все? – спросил он, едва доктор отошел от него. – Почти не почувствовал. Словно комар укусил.
Мериме убрал шприц и протянул кучеру вату.
– Приложи на пару минут, – велел он.
– Он сможет ехать? – спросил я с надеждой.
– Конечно, – ответил доктор, защелкнув саквояж. – Через несколько минут ему станет лучше, и он отправится за нашим багажом. А пока приляг-ка, любезный, – сказал врач кучеру. – Дай лекарству разойтись по организму.
Я посмотрел на нашего возницу с сомнением. Мне не верилось, что он сможет так скоро прийти в себя. Тем более если доктор ввел ему успокоительное.
Мериме не торопясь набил трубку и закурил. Воздух в комнатушке, и без того спертый, едва ли не мгновенно наполнился сизым дымом. Я невольно закашлялся.
– Идите наружу, – посоветовал Мериме. – Дальше я сам справлюсь.
Я не стал говорить, что он и до сих пор великолепно обходился без моей помощи.
Я вышел на улицу, присел на низенькую скамейку, показавшуюся мне чуть чище остальных, достал из кармана платок и вытер лицо.
По двору расхаживали куры и индюшки, мелкие и невзрачные. Они принадлежали, очевидно, станционному смотрителю. Из конюшни доносилось ржание. Несколько черных мух пролетели мимо меня и опустились на лужу помоев, темневшую возле крыльца.
Пара мужиков с явными признаками похмелья бродила перед зданием станции. Еще двое осматривали кареты.
Сосед нашего кучера, попавшийся мне в коридоре, тоже был здесь. Он стоял возле повозки, держал в руках хомут и, кажется, пытался вспомнить, для чего тот предназначен.
Я взглянул на небо. Оно, как обычно, было чистым – ни облачка, ни тучки, ни малейшей надежды на дождь. Проклятая засуха! Я ослабил галстук, еще раз вытер испарину.