И радостной рысью он выбежал из столовой.
Николас же продолжал стоять, глядя на меня с выражением сардонического веселья, которое я так ненавидела.
– И что скажет Хьюго, когда увидит тебя в роли звезды в «Побродим по Скаю», или как там будет называться его шедевр?
– Он не увидит, – резко ответила я, вставая из-за стола. – Единственное путешествие, которое привлекает Хьюго, это полет на «Эйр Франс» в Париж и обратно.
Я двинулась вслед за Хьюбертом Хэем, но Николас преградил мне путь:
– Мне надо с тобой поговорить, Джанетта.
Я возразила ему очень холодно:
– Нам не о чем говорить с тобой.
– И все же я хочу поговорить.
– О чем?
– О нас.
Я подняла брови:
– Никаких «нас» не существует, Николас. Ты что, забыл? Нас больше ничто не связывает. Есть отдельно ты и отдельно я, и ничто не связывает нас. Даже фамилия.
Он сжал губы:
– Мне это прекрасно известно.
Прежде чем я успела осознать, что говорю, я спросила:
– Прошлой ночью ты был с Маршей Малинг?
Глаза его блеснули, а затем снова стали непроницаемыми.
– Да, – прозвучало в ответ.
Я вышла из комнаты.
Оракулы оказались правы. К одиннадцати часам дождь перестал, и тучи стали рассеиваться с неожиданной быстротой. Через полчаса Мэрион Брэдфорд и Роберта отправились в путь вверх по долине. Вскоре вслед за ними по тропинке, ведущей к Стратэйрду, ушел и Николас.
Около полудня пробилось солнце, и моментально небо стало чистым и голубым, а на горных вершинах подобно снегу стал таять туман. Осока и вереск переливались, словно драгоценные камни, а легкая паутинка повисла между веточек вереска под грузом бриллиантов – выкупом Титании.
После ланча вышли и мы с Хьюбертом Хэем и спаниелем Билла Персимона. Через небольшой березняк мы стали спускаться к каменистой переправе через Камасунари. Старые, покрытые лишайником березы легко качались на ветру и, словно ладаном, окуривали чистый воздух дождевыми каплями. Мы шагали по мокрым листьям черники, мху и грибам чаги, упавшим с деревьев, пытаясь укрыться от солнечных лучей, пробивающихся сквозь ветки.
Перейдя по камням реку, мы после часа крутого, но нетрудного подъема добрались до гребня Сгурр-на-Стри. Хьюберт Хэй, несмотря на свою округлость, оказался хорошим ходоком и на удивление занимательным собеседником. Выяснилось, что его осведомленность и любовь к природе совсем не поверхностные, как я полагала после нашего предыдущего разговора; он со знанием дела рассказывал о птицах, оленях и гималайских лисицах и прекрасно разбирался в растениях. Несмотря на то что, выбирая «вид» и устанавливая фотоаппарат, он беспрерывно болтал, произнося одни шаблонные фразы, я почувствовала, что его любовь к тому, что он называл «огромным миром на свежем воздухе», глубока и неподдельна. Его сходство с петушком малиновки с каждой минутой становилось все более удивительным, однако то качество его характера, которое Марша называла «сорбо», объяснялось его неиссякаемым весельем, интересом в совокупности с восхищением ко всему окружающему, но никак не самодовольством. На самом деле он оказался очень привлекательным человечком.