Так они исчезли в соседнем помещении, откуда продолжали
раздаваться звуки силы и принуждения.
Второй двухметровый отморозок – «Дубок», был снаряжен по
последнему слову военного дела: чёрный кевларовый бронежилет поверх
серой термокуртки со средним по длине рукавом, тактические часы с
солнечной батареей. На поясе два разных по длине ножа.
Единственное, что выбивалось из общей картины – это тёмно–зеленые
брюки для мотокросса с интегрированными в ткань чашечками
наколенников.
Дубок считал, что любые безнаказанные деяния, которые он
совершает, угодны всевышнему, в этом у не было никакого сомнения.
Он лишь инструмент бога, иначе он не мог объяснить, то, что более
шести месяцев он находился в разных бандах Улья и в ста процентах
случаев переживал остальных соучастников. Он всегда выживал. Дубок
не считал нужным делится этой информацией с другими, в этом не было
смысла. Зачем метать бисер перед свиньями, которые его не
переживут.
Пилот Паша стоял перед Дубком в растерянном состоянии, не было и
намека, что он будет сопротивляться. Дубок провел в воздухе рукой,
совершая лишь ему одному понятный жест и молниеносно нанес Паше
удар ногой в район колена, после которого пилот подкосился, падая к
полу. Большой волосатой рукой Дубок ударил в челюсть Пашу, но
немного промахнулся, попав в губы, с брызгами крови, выбитые зубы
вылетели изо рта бывшего пилота. Третий удар пилот получил в
солнечное сплетение. Двуха пнул стоявшего на коленях пилота с такой
силой, что звук хрустящих костей раздался эхом в помещении. Пилот
упал, сложившись пополам. Дубок взметнул обе руки вверх, словно
перед стадионом зрителей, чествовавших его победу.
Ну а Банан одним ударом отправил в нокаут сначала Рому, а затем
отключил вторым ударом Гену Барбоса…
Через неопределенное время Ромка очнулся пристегнутым
наручниками к батарее. Рядом в таком же положении находился Гена
Барбос. Пилот висел в двух метрах от них. На его голове был мешок
из–под картошки, руками он был пристёгнут к потолку, ноги болтались
в воздухе. Паша был еще жив, он едва подергивал ногами…
Рома до этого не испытывал таких эмоциональных перегрузок, не
подвергался панике. Этот раз был исключением. Тревога и страх
настигли, как удар молнии. Сначала вспышка, затем оглушающий гром
не дающий услышать ни чего другого. В Роме вспыхнуло чувство
глубокой несправедливости. Ужасающей, вселенской, непостижимой
несправедливости – Этим военным я ни чего плохого не сделал. За что
они так с нами? Как такое произошло?