– ругал он себя, вцепившись обеими руками в волосы.
Пару минут они оба молчали. Тут Аарон услышал какой-то непонятный звук за дверью и вдруг понял, что это костяная фигурка с размаху ударилась о пол. Одна, затем другая, третья. Сам Най не издавал ни звука.
На пятой фигурке Аарон решил все-таки заговорить.
– Послушай, Най. Я прошу у тебя прощения. Ты знаешь, как я тебя люблю. – Как раз должна была разбиться о пол следующая фигурка, но за дверью была тишина. Най слушал.
Аарон старался говорить спокойно:
– Мальчик мой. Я был так зол, но не на тебя, а на себя. Ведь из-за моей глупости ты узнал все так… – он запнулся, – так неправильно. Мне жаль! Ужасно жаль! Открой дверь, пожалуйста, мне нужно многое сказать.
– Я не хочу ничего слушать! Оставь меня в покое, Папа. Оставь! – и Най снова заплакал. Пытаясь перекричать рыдания, Аарон крикнул как можно отчетливее:
– Не вздумай себя хоронить. Я знаю, как тебя вылечить! ЭТО ПРАВДА!
Он, наконец, не выдержал и сам зарыдал, все еще сидя под дверью. Конечно, он знал теперь, как его вылечить, но что делать с этим, не знал. И опять он собирался лгать сыну. Дверь вдруг распахнулась. На пороге стоял Най. Он все еще плакал, но и улыбался одновременно. Его заплаканное личико светилось счастьем.
– Это правда, папа? Я так испугался! Я не хочу умирать. Мне так страшно!
– Да, это правда, мой мальчик, правда, правда, – шептал он, уводя Ная обратно к кровати. Все еще нашептывая, он вытянул Ная из механических ног и уложил в постель.
Спустя час Най дал окончательно себя успокоить. Аарон рассказал ему о том, как они скоро поедут за океан лечиться, как в организм к нему будут запущены миллиарды добрых роботов-микробов, которые исправят неправильный ген. Под эту полусказку Най и заснул. Измученный же Аарон вернулся к себе и еще долго лежал в постели не в силах заснуть. Заходя в комнату, он не взглянул на визор, на котором мерцала скромная надпись «Решение найдено».
2
Гарольд Рокуел сидел в удобном кресле посреди зала, заполненного толпой гостей, и задумчиво рассматривал большой, с перепелиное яйцо бриллиант, красовавшийся в его старой, как и он сам, трости. Алмаз был красив! Он представлял себе мастера, который с трепетом в первый раз берет в руки неграненый мутный кусок древней породы. Какой смелостью нужно обладать, чтобы взяться за огранку такого экземпляра? Пятнадцать карат – он просто огромен! А ведь при огранке мастер потерял около половины веса. Пятьдесят пять граней – любимая огранка маркизы де Помпадур. Она знала толк в роскоши!