На эти вечера неизменно приходили пять или шесть человек, исключительно мужчины, являющиеся по словам хозяйки «местными дарованиями в поэзии, искусстве и литературе в частности». Это были сливки местного артистического и литературного общества, среди которых выделялся тщедушный молодой человек двадцати шести лет, субтильной наружности с тонкими и бледными чертами лица, тонкими усиками и мечтательно-грустными карими глазами. Осип Еремеич, так его звали, был завсегдатаем её салона, который Марья Дмитриевна завела на манер парижской моды по вечерам каждой субботы, чтобы разогнать тоску провинциальной жизни неудавшейся примы. Она заблаговременно рассылала приглашения почитателям своего таланта и неизменно в ответ получала от них восторженные отзывы и букет цветов. Посему в воскресенье она вставала поздно, никак не ранее одиннадцати, и, приведя себя в порядок, в прекрасном настроении встречала Ивана Ильича, который в это время садился за обеденный стол. Видя по настроению супруги, что вчерашний вечер удался, Его Превосходительство благодушно улыбался и давал поцеловать себя в щёчку, весьма при этом польщённый. Он уважал свою ненаглядную «душечку», всячески стараясь ей угодить. В ответ он получал нежные поцелуи за завтраком и даже позволял ей маленькую шалость называть его на французский манер «мой котик» и при этом дать потрепать себя за бакенбарды. Он давно понял, что лучше позволять жене делать всё, что ей заблагорассудится, чем слыть «домашним тираном и узурпатором».
Осип Еремеич, один из всей компании не принадлежал ни к литературным, ни к художественным кругам N….ска, ни к какой – либо иной сфере искусства. Он был мелким клерком городской управы, где служил её муж и однажды, зайдя туда по какой-то надобности, она увидела молодого человека за конторкой своего письменного стола. Сердце достопочтенной дамы ёкнуло, их взгляды встретились, и молодой человек в тот же вечер получил приглашение посетить её салон в субботу в 19 часов. С этого памятного дня скромный служащий городской управы превратился в избранного – господина Сусайкина, так велела его величать кучеру Фёдору, который встречал гостей, и бывало, что тот развозил по домам далеко за полночь изрядно подгулявших господ.
Сослуживцы Сусайкина втайне ему завидовали, а начальство стало с почтением относиться к выросшему в их глазах служаке. Марью Дмитриевну умиляли его грустные глаза и на вопрос мужа, что она нашла в «заморыше», супруга безапелляционно заявила: «Французский тип», – и дальше шла тирада на чистейшем французском, означающая «Милашка, которого бы я зацеловала до смерти, не будь замужней и приличной светской дамой». Муж её был слаб во французском, как и в немецком, которым его сызмальства учили, посему её тарабарщину пропустил мимо ушей, отнеся каприз супруги к её легковоспламеняющейся чувственности характера, от которого можно было ждать чего-угодно, – от раздражительности до холодной оскорблённой сдержанности, чего он терпеть не мог.