– У, упрямый!
Она неизменно выдергивала карандаш из левой руки, перекладывала в правую руку, однако я не мог рисовать правой рукой, – получались какие-то ужасные каракули. Я снова пытался рисовать левой, и все повторялось сначала. Хватало же ей терпения!
– У, головастый…
Я впадал в ступор, и слезы непонимания снова текли по щекам. Мне было совершенно невдомек, в чем я провинился, почему она зовет меня бессовестным мальчиком, почему не дает рисовать так, как я могу и главное, хочу.
Правда, один примечательный случай перевернул ее отношение ко мне. Она стала практически моей старшей подругой после того, как буквально за минуту я решил один весьма неприятный для всех вопрос.
К нам пришел новенький. Надо сказать, что нам тогда было по пять лет, однако наша жизнь буквально кипела, как в светском обществе Петербурга времен Александра Грибоедова. Девочки влюблялись, задирались к тем, кто им нравился, мальчики выясняли отношения по поводу игрушек, и флиртовали с девочками во время тихого часа, когда, вообще-то, официально всем было положено спать.
А с новеньким не было никакого слада, он отбирал игрушки не только у мальчиков, но и у девочек, они плакали, воспитательница журила его, а он продолжал делать по-своему, не обращая внимания на замечания и наставления. Когда он в очередной раз отобрал новую и красивую игрушку у какой-то девочки, и она заплакала, я подошел и попросил его отдать игрушку. Вместо ответа, он, насупившись, грозно двинулся на меня, как видно, решил испугать.
Страх, конечно, мог появиться, он был выше меня ростом, наверное, на полголовы. Недолго думая, сам не знаю, как так получилось, я ударил его левым кулаком в солнечное сплетение. Никто меня не учил, я тогда вообще не знал, что такое солнечное сплетение, где оно находится, и как туда надо бить.
Он схватился за живот, ужасно согнулся и стал беспомощно открывать рот, при этом его лицо страшно побелело. Воспитательница и нянечка никак не могли понять, что с ним. Вызвали скорую помощь, врачи долго приводили забияку в чувство, затем прибыла его мама и увезла домой.
Девочки шепотом рассказали воспитательнице, что случилось, и она не знала, что со мной делать. При всех она журила меня, а когда мы оставались одни, неизменно шептала на ушко хвалебные слова. Маме она все рассказала и попросила меня не наказывать, помню, что какое-то время мама смотрела на меня так, словно увидела не своего сына, а какого-то совершенно незнакомого ей ребенка.