Кипер направлялся из Бостона в Нью-Йорк. Пока он ехал, солнце садилось, и поток движения на Бруклинском мосту закручивался в пробку, мимо проносились «скорые», полицейские машины. Фонари освещали мост. В душе витало настроение металлического скрежета.
Система регулирования транспорта работает ни к черту, – казалось Джеку. «Только и можно, что торчать в пробках, и тратить на это баснословные суммы!» – бормотал он себе под нос.
Было уже совсем темно, когда он добрались до места, поэтому никто не мог их видеть, тем более что дом, в который Джек привез малышку, находился на отшибе пригорода.
Темная комната была готова к приему бедной маленькой малышки. В ней были темнота, туалет без двери и миски для похлебки. Ужас таился повсюду.
***
Она очнулась и закричала. Он ввел ей дозу какого-то препарата, и она снова отключилась.
«Дрессировщик» старался стереть её память, словно насос, который откачивает воздух.
По словам Кипера, он хотел вылепить её заново, чувствуя себя Богом или ангелом с распростертыми крыльями. Он хотел вдохнуть в неё новую жизнь, дать ей свежее дыхание, очистить ее разум от отвратительных грязных мыслей, от мрака, в котором она тонула, по его мнению.
– Не тони, лебедь, не тони, не время для лебединой песни… – говорил ей Джек надменным тоном и тыкал в нее указательным пальцем, на котором красовался большой перстень в форме медведя.
Кипер хотел отыграться на ней за всю свою жизнь, за свою судьбу. Он хотел быть её повелителем, чтобы она подчинялась ему, чтобы она была наказана, чтобы он больше не страдал. «Ведь так было бы по справедливости, – рассуждал Джек. – По справедливости!»
Джек вводил ей какие-то препараты, но что это было, Дэвис не знала.
Он внушал ей, что она больна, что она бредит. Он нес невероятный бред, и хотя этот бред был неубедительным, он будто гипнотизировал. Раз в три-четыре дня он завязывал Саманте глаза и относил в ванну на верхний этаж.
Первые месяцы её сознание сопротивлялось, но скоро время стало размытым…
Он старался быть сдержанным. Он был уверен, еще не пришло время вылить на нее все свои мысли, чувства и обиды. Не время было обрушиться на неё всей своей черной, не щадящей сущностью… вылить на нее чернильную могильную грязь.
Если она еле заметно кивала, он поощрял её новой едой, вытирая её слезы.