Точно так же он проснулся и в ту ночь, но вместо того, чтобы, выругавшись, перевернуться на другой бок, – замер, пытаясь понять, что же не так. Рамон не верил в «чутье», но привык доверять ощущению опасности, даже если на первый взгляд оно казалось беспричинным. Он вскочил, отчетливо понимая, что скорее всего совершает глупость, подхватил лежащий у изголовья меч (еще одна глупость – кого опасаться в доме, где нет чужих, а во дворе караулит один из его солдат). И только когда от окна метнулась тень, понял, что бессонница, похоже, спасла ему жизнь, и закричал во все горло, зовя людей.
Ночной тать оказался совсем молодым парнем, едва ли не младше самого Рамона. Молодым и глупым – вместо того чтобы пуститься наутек, попытался достать врага ножом и, даже когда в комнату ворвались солдаты, все бросался на них, что-то крича по-своему, пока не упал замертво. На нем не нашлось ни украшений, ни гербов, ни каких-то заметных вещей, о которых можно было бы потом поспрашивать в городе – мол, не знают ли владельца. Да и нож на поверку оказался старым и дурно заточенным.
– Повесим на воротах, вдруг родня найдется? – предложил Бертовин.
– Много радости на покойника смотреть, – поморщился Рамон. – Похороните на заднем дворе, и пусть его, дурака.
– На себя посмотри. Ставни почему не закрыл?
– Потому что под окном был караульный. Что с ним?
– Я, господин… – единственный полностью одетый солдат потупился. – Виноват, господин.
Рамон ударил, размахнулся было снова, замер, медленно опустил руку. Заставил себя разжать стиснутые зубы, повернулся к Бертовину.
– Мертвого похоронить. Этого, – он кивнул в сторону провинившегося, – выпороть. Утром. И найди мне толмача, язык учить буду, устал жить, точно немтырь какой.
Под ногами мелькнула тень, юноша запустил в нее подсвечником, промахнулся, выругался.
– Добудь наконец хорька! Эти твари еду прикончат, за нас примутся.
– Где я тебе… – начал было тот, осекся, встретившись взглядом с воспитанником.
– Где хочешь! Хорька, горностая, кошку, наконец, нам тут не до церковных эдиктов. – Он обвел взглядом притихших людей. – Все. Спать буду. Свободны.
– Ставни…
– Вон!
Он с размаху пнул закрывшуюся дверь, зашипел, ругнулся и понял, что странным образом успокоился. Положил у изголовья меч, с миг подумав, сунул под подушку нож, забрался под одеяло и почти мгновенно заснул.