Я вышел из кресла, взял в руки кофе и пододвинул к себе ногами окно, на его подоконнике стоял небольшой телескоп, который мне как-то подарили на день рождения вместе с переплавленным эпитетом Маяковского: «Если звёзды зажигают, почему бы не зажечь свою?» Я провёл пальцем по гравировке и посмотрел в глазок, на пороге стояла она, грустная и сутулая. Осень снова постучалась в самую душу. Она барабанила то дождём, то пыталась проникнуть в тепло порывами ветра, то скреблась высушенными листьями, словно это были письма, написанные ещё весной прекрасной незнакомке до востребования, но до сих пор непрочитанные.
Когда-то незнакомкой той оказалась жена, встретились они в сентябре, который явился последним совращением лета, когда листья уже начинают мёрзнуть, смущённые избытком любви, когда птицы уже оформляют шенгенские визы и сбиваются в стаи, когда утро бодрит, загоняя в метро работящих прохожих, когда все понимают, что эти этюды – походка танцевавшего лета, которой оно уходит. Он уже плохо помнил, что именно сказал той девушке, но видимо, что-то очень важное для неё, для её самолюбия, то, чего она давно не слышала, а может быть, даже никогда.
* * *
– Это было 14 сентября, в субботу, я гуляла одна в парке возле университета, перебирая под ногами листья, самые красивые из них собирала зачем-то в букет. Вдруг меня задержал один молодой человек, он спросил: «Никогда не видел женщин настолько душевных и тёплых. Что вас делает такой чувственной?»
– Ух ты, как неожиданно, – вздохнула Тома. – Ты, значит, с букетом, изящная вся, он галантный, как пальто из кашемира, я представила. И что же ты ему ответила?
– Я всегда на грани нервного срыва, – соврала Марина фразой, только что вырванной из книги. На самом деле она банально спросила: «Мы разве знакомы?»
– У меня тоже было как-то одно очень романтичное осеннее знакомство.
Марина не слушала. Она смотрела на Тому молча и думала, откуда у этой маленькой хрупкой, нисколько не примечательной женщины такой багаж личной жизни, и ведь ей нисколько не тяжело с ним ходить. В то время как всю её, Маринину, жизнь, можно было сложить в один ридикюль или даже в визитницу, где она смогла бы поглядывать из отделения для мелочи на кредитки лучшей жизни, а может быть, просто отпечатать одной фотографией в пропуске на работу, чтобы поздороваться с вахтёром и лечь обратно на дно к связке ключей от дома.