— Папочка, Артурчик баловал тоже меня. У тебя о нём ошибочное мнение. Ему всегда было важно, чтобы я была счастлива. Так же как и вам! Мы справимся, не волнуйся за меня.
— Да? А с каких барышей он тебя баловал, если он весь в долгах передо мной? От стройки деньги отрывал деньги? Воровал, что ли?!
— Па-а-ап, — канючит, — можно всё-таки к нам Артуру переехать? — смотрит с надеждой на отца любовница моего мужа.
— Нет. Я же сказал, в свой дом этого прохвоста я не пущу!
— Но папа, — обиженно дует губы и складывает руки на груди. — А где же мы будем встречаться, если ты не разрешаешь ему переехать к нам, а в его квартире его жена? Не на работе же!
— Ларис, ты реально это сейчас говоришь, да? После всего, что знаешь о нём? — Воронов расстроен. — У нас же совсем другие планы были…
— Это у тебя они были, а не у меня! — фыркает.
Для меня их разговор сейчас как фон, я в своём внутреннем ужасе плаваю, прокручивая слова Воронова: «Предупреждаю сразу: у вас практически ничего нет. Вложиться-то вы вложились, только он за два года, пока клиника строилась, он успел порядком мне задолжать, и долги оформлены документально».
— Всё, замолчи! Ты меня и так сегодня выбесила и кучу проблем создала! — отворачивается от дочери. — Насчёт денег... Марта Викторовна, — привлекает моё внимание, и я поднимаю на него растерянные глаза. — Как я сказал, денег он мне должен! Кучу! Как бы прискорбно это ни было мне вам говорить, я вынужден сказать: если вы, Марта Викторовна, сейчас уйдёте с должности главного врача и опозорите меня перед всеми, я оставлю вашу семью без всего, лишив последнего. Голыми. Босыми. Раздетыми. И это не в переносном смысле, а в прямом! Не хватит денег от доли, квартиру заберу. Пусть и единственную. Вы не оставляете мне выбора.
Я без сил прикрываю руками лицо и сижу так пару минут. Все молчат и ждут моего решения.
— Как там вы сказали? Мой муж урод? Нет, не он один, — смеюсь с печалью в голосе. — Меня, видимо, окружают только такие теперь. И как я раньше этого не замечала? — пожимаю плечами.
Не говорю открыто, кишка у меня тонка говорить оскорбление Воронову в лицо, признаю. Но уверена, что намёк он мой понял по той реакции, которую замечаю: как он удивлённо вздёрнул бровь и неожиданно улыбнулся краешком губ с одной стороны лица.