говорили: «Храбр, как Франциск!» Я хочу, чтобы теперь говорили: «Молод, как Франциск! Галантен, как Франциск!» И пусть так будет всегда! Клянусь Девой Марией! Давайте веселиться, друзья мои! Ведь жизнь так прекрасна. А женщины так красивы в нашей любимой Франции!.. Боже мой, друзья! Любовь! Как божественна музыка этой фразы: «Я люб-лю!»… Ах, если бы вы знали, как она прекрасна в своей чистоте. Ее семнадцать весен окружают ее чело ореолом целомудрия!.. Это меня воспламеняет, вливает в мои вены потоки волшебного огня. Чистота светится в ее взгляде, и эта ее непорочность искушает меня, привлекает, сводит с ума!
Услышав эту внезапную исповедь, сорвавшуюся с губ Франциска I, придворные смущенно замолчали… Кто такая эта юная девушка, которую полюбил король? А монарх тем временем возбужденно прохаживался по залу:
– Нет, мне не пятьдесят! Я еще так молод! Я чувствую это по сильному биению моего сердца, по любовному чувству, опьяняющему меня!.. Я люблю ее и жажду, чтобы она меня полюбила!..
– А она не хочет вас любить, сир? – усмехнулся Трибуле, но в глазах его промелькнула смутная тревога.
– Она меня полюбит! Таково мое желание… Сегодня вечером!… В десять часов… Вы все будете там… Вы мне поможете…
– Конечно, сир! – охотно согласился д’Эссе. – Только как же быть с прелестной мадам Феррон?.. Когда она узнает…
– Феррон? Она мне надоела! Она меня усыпляет! Я больше не хочу ее! Она тяготит меня, как тяжелая цепь!
– Прекрасная фероньерка![3] – вставил словцо Трибуле.
– Бесценное словцо, Трибуле! – восторженно отреагировал король. – Надо будет познакомить с ним Маро[4]. Пусть вставит его в какую-нибудь балладу… Прекрасная фероньерка!.. Очаровательно!
– Я передам Маро, – сказал Трибуле, – но балладу подпишите вы, сир!
– Ты, Трибуле, примешь участие в нашей вылазке? – спросил Франциск, прикидываясь, что не понял намека на плагиат.
– Черт побери, мой принц! Хорошо бы выглядел французский король, если бы каждая его глупость не была одобрена королевским шутом!
Забившись в оконный проем, Трибуле смотрел, как опускается ночь на еще не завершенные строения Нового Лувра. Шут предавался раздумьям:
«Он сказал “семнадцатилетняя девственница”… Кем может быть это бедное создание?.. Мне страшно!»
Страх, боль, а затем смертельная тревога промелькнули на его измученном лице. Какие заботы волновали это несчастное сердце?