Я помню своё отчаяние однажды утром, когда прошла неделя с отъезда мамы, Джерарда и Сильви. Сестру я тоже очень полюбила, пусть меньше, чем любила Джерри, но у меня практически не было времени на то, чтобы её узнать. Сильви поначалу тянулась ко мне, ей нравилось играть с нами и слушать, как я читаю сказки, но после первого же посещения маминых подруг она резко отстранилась.
— Там говорили такие ужасные вещи про тебя, Ронни, — шептал тогда верный Джерри, роняя слёзы мне в ладошку. — Такие ужасные… Зачем?..
У меня разрывалось сердце, но я не знала, что сказать и как объяснить брату, почему меня не любит никто, кроме него.
А в то утро, спустя неделю после их отъезда, я впервые за последний год решила выйти в деревню. Одна. Мы с Джерардом обычно играли в саду дома калихари, а если шли в деревню, то вместе с кем-то из слуг. Но мне не хотелось тогда видеть кого-то рядом с собой, и я пошла одна.
До того дня я не понимала до конца всю глубину неприязни к себе. Маленькая, полненькая, большегубая девочка…
Спустя полчаса мне в спину прилетел первый камень.
— Жаба! — прозвенел чей-то голос позади.
Я обернулась и еле успела уклониться от нового камня, летевшего мне прямо в лицо.
А потом я побежала.
Они бежали следом, свистя и улюлюкая, — целая компания из мальчиков и девочек примерно моего возраста. Я бежала как дикий зверь, плутая между домами, надеясь только на свои натренированные забегами с братом ноги…
Несколько раз я падала, но быстро вскакивала и продолжала бежать дальше, потому что понимала — нельзя останавливаться. Сердце колотилось как бешеное, когда я добежала до усадьбы калихари и скрылась за воротами. Тяжело дыша, обернулась… и тут же встретилась взглядом с отцом.
Именно тогда на меня снизошло настоящее откровение. То, что было прежде, не шло ни в какое сравнение с тем, что я почувствовала, когда увидела жёлтые глаза отца, полные презрения, неприязни и… досады.
Я была позором для калихари. Он презирал меня. Он хотел, чтобы те дети забили меня камнями до смерти. Я знала, что такое уже случалось с другими оборотнями, родившимися такими, как я — уродами.
В тот момент вопрос: «Почему ты не скажешь, чтобы они оставили меня в покое, папа?» — застыл у меня на губах.
Я выпрямила спину, стараясь не заплакать, и склонила голову в почтительном поклоне.