За спиной «Барракуда» таранила останки «Скарабея», где я совсем
недавно беззаботно сидел.
Пройдя носом через голый каркас верхней части, «Барракуда»
нанизала врек на себя, как кусок мяса на вертел, передала ему часть
вращения, заставляя крутиться тоже. Этот огромный конгломерат двух
слипшихся кораблей врезался в один из «отрогов» станции,
вспыхнувший ярким голубым полем, и остановился, чуть вращаясь на
месте.
А потом остановился я…
Остановился ударом о железное ребро буя.
Скафандр смягчил удар, но все равно меня дёрнуло вперёд, голова
мотнулась так, что шея хрустнула, в ушах застучало, в глазах
моментально потемнело.
– Внимание! – раздался голос в скафандре. – Зарегистрированы
сильные перегрузки! Немедленно прекратите движение!
И этот голос был последним, что я запомнил…
Я что, жив?
Твою мать, я жив! Такое вообще возможно? Последнее, что я помнил
– это приближающийся с огромной скоростью к моему телу острый угол
врекерского буя и удар об него. Удар такой силы, что даже
автоматика скафандра заявила: это перебор и надо бы поаккуратнее
быть… Такой удар как минимум оставил бы меня с несколькими
переломами, даже несмотря на смягчающий эффект надутого дыхательной
смесью скафандра, а я себя чувствую вполне прилично.
Кстати, а где скафандр? Его ведь тоже на мне нет! Да и вообще я
не болтаюсь в черноте космоса, судорожно пытаясь отвоевать у
пустоты хотя бы глоток воздуха, стремительно утекающего через
расколотый визор, а лежу на плоской холодной поверхности. Дышится
совершенно спокойно и единственное, что смущает – это то, что я
ничего не вижу по самой простой и банальной причине – у меня
закрыты глаза.
Но открывать их я не торопился. Долгий и сложный жизненный опыт
подсказывал мне, что если ты выжил там, где должен был погибнуть,
при условиях, при которых просто невозможно не погибнуть, то
произошло это лишь благодаря кому-то постороннему. А я знаю только
один тип людей, которые стали бы меня спасать из той задницы, в
которой я оказался.
И это те люди, компании которых я бы предпочёл смерть.
Поэтому, прежде чем открыть глаза и окончательно и бесповоротно
показать, что я пришёл в себя, я сосредоточился на остальных
органах чувств, пытаясь понять если не где я, то хотя бы как много
вокруг меня людей и что они делают.
По коже прошёлся лёгкий прохладный ветерок, нос бесшумно втянул
его, раскладывая и анализируя запахи. Воздух явно корабельный,
рециркулированный – характерная нотка озона, придающая ему
искусственной свежести, никогда не забудется тому, кто подышал этим
воздухом хотя бы неделю. Я дышал им месяцами.