– Коль скоро вы так излагаете, – сказал я, – я вам скажу. Мне надо, чтоб вы убрались из Сентрал-Сити до заката. Если я вас тут застану после – привлеку за проституцию.
Я надвинул шляпу с размаху и развернулся к двери. Она заступила мне путь.
– Сучье ты отродье. Ты…
– Не надо меня так называть, – сказал я. – Не стоит, мэм.
– А я назвала! И еще назову! Сукин ты сын, сволочь, зуктер…
Я попробовал ее обрулить. Надо было оттуда выбираться. Я знал, что произойдет, если не уйду, а произойти не должно, это я тоже знал. Я могу ее убить. От этого недуг может вернуться. И если даже не убью и не вернется, мне все равно кранты. Она распустит язык. Разорется так, что небо с овчинку покажется. И народ задумается – задумается и засомневается: что пятнадцать лет назад случилось-то?
Она шлепнула меня так, что зазвенело в ушах, сначала по одной щеке, затем по другой. Со всего маху, не останавливаясь. Стетсон слетел. Я нагнулся за ним, и она двинула коленом мне в подбородок.
Я потерял равновесие и хлопнулся на пол. Услышал мерзкий смех – а за ним еще смешок, какой-то извиняющийся. Она сказала:
– Господи, шериф, я не хотела… я… Просто вы меня так разозлили, что я… я…
– Еще бы! – ухмыльнулся я. В голове прояснялось, голос тоже вернулся. – Еще бы, мэм, я вас очень хорошо понимаю. У самого так бывало. Дайте-ка руку, а?
– Вы… вы не ударите меня?
– Я? Ай, ладно вам, мэм.
– Нет, – сказала она чуть ли не разочарованно. – Я знаю, не ударите. У вас на лбу написано, вы слишком добродушный.
И она медленно подошла и протянула мне руки.
Я поднялся. Одной рукой перехватил ей оба запястья, а другой размахнулся. Она чуть сознание не потеряла; а мне совсем не хотелось ее оглушать. Мне хотелось, чтобы она до конца понимала, что с нею творится.
– Нет, детка… – Я оскалился. – Я тебя не ударю. Я и не подумаю тебя ударять. Я просто надеру тебе задницу так, что все заглушки повылетают.
Я так сказал, я так сделать собирался – и я почти так и сделал.
Свитерок я ей задрал на голову и завязал узлом. Швырнул ее на кровать, сдернул шортики, ими связал ей ноги.
Затем вытащил ремень и вскинул над головой…
Не знаю, сколько времени прошло, пока я не остановился, не пришел в себя. Знаю только, что рука болела как ненормальная, а у нее весь зад превратился в один большой синяк. Перепугался я до опупения – хоть ложись да помирай.