Я позвонила ему только вечером. «Приезжай ко мне, – попросила, – испеку вкусный луковый пирог». Паша согласился. Я прыгала в сумасшедшем визге, словно маленькая собачка. Готовила, убиралась: пылесосила, протирала пыль, поправляла шторы, расставляла подушки. «Паша приедет!» – мысль теннисным шариком прыгала во мне и била в виски.
В десять я звонила ему домой. Никто не ответил. Едет – я еще не теряла надежду. В одиннадцать поставила пирог снова в духовку подогреться: холодный он был невкусный. Но Паша не приехал. Я прождала его до трех ночи. Курила, сидя на подоконнике кухни, бросала крошки от пирога вниз и старалась ни о чем не думать.
Когда мне исполнилось семь лет, в нашей с мамой жизни появился дядя Федя. Большой усатый мужчина с серыми, как грязный лед, глазами, и всегда с легким перегаром. Мама влюбилась.
– Доченька, ты его папой не называй, но я очень надеюсь, что однажды мы станем большой семьей.
Дядю Федю я терпеть не могла. Он был шумным, глупым и наглым. Дома у нас он вел себя по-хозяйски. Вроде польза была: все быстро чинилось пухлыми волосатыми пальцами – краны больше не текли, розетки не отваливались. Но видеть, как он разваливался в полосатых трусах на нашем диване, мне было противно. Укладывать спать меня начинали довольно рано. Уже в восемь загоняли в кровать, и задвигалась штора.
– И не смей мне! – грозила мама пальцем, и я покорно пыталась уснуть. А они хохотали, гоготали, стучали стаканами и бокалами. Весь этот взрослый шум и шорох отдавал чем-то вульгарным, пошлым. Я понимала, что дядя Федя не собирался создавать семью: он просто решил пожить у нас, искренности и чистоты в его помыслах я не чувствовала.
Глядя на людей, я представляла их посудой. Мне не нужно было стараться или выдумывать что-либо. Эти образы всплывали сами, подсказывая мне, насколько человек добр, мил, строг, самолюбив. Это мог быть человек-кастрюля, нарядная пузатая кастрюля с крупными цветами по бокам. Иногда попадались тарелочки, милые аккуратные прохожие с ясным взором и смешинками в темных зрачках. Чаще – это люди-стекло: вазы, фужеры, стаканы. Цвет стекла подсказывал мне, насколько порядочен и добр мой собеседник или знакомый. Мутное, заляпанное либо прозрачное, без единого развода.
Я и маминых подруг не любила. Вера, Галя и Лида. Все три – убогие кривые вазы с бледными узорчатыми вертикалями. Подруги постоянно жаловались на свои проблемы и учили ее, как вести себя с мужчинами, отчего после совместных встреч у мамы портилось настроение. Однажды я спросила ее: