– Понятно кто, – отмахнулся Михаил Ярославич.
– Вот-вот, а значит, будет уничтожен самый опасный соперник, после чего над их княжениями, где бы они ни были, перестанет витать угроза со стороны Твери. А теперь поясню, почему я выдвинул такую версию…
– Что ты выдвинул?! – нахмурился князь.
Улан осекся и поправился:
– Догадку. Дело в том, что к ней очень хорошо подходят прощальные слова убийцы. «Коль один умный узел завяжет, так никакому дураку его в жизнь не развязать», – процитировал он. – Не годится сюда Юрий. Я это и Петру говорил. Подлый он – да, но, как мне кажется, не особо умный. Он и чужие узелки предпочитает разрубать, а уж о том, чтобы самому их сплести и говорить нечего. Получается, кто-то из его братьев узелок сей завязал. Вот только кто, мы пока…, – он виновато развел руками.
Пару минут Михаил Ярославич сидел молча, переваривая сказанное. Наконец лицо его поскучнело и он выдал:
– Не пойдет. Не на их стать такой узел завязать. Ни один из братьев на такое не годится.
– Почему?! – вырвалось одновременно у обоих побратимов.
– Бориса мои люди имали еще в Костроме, он тогда совсем юнота был. А чуть погодя он, озлившись на Юрия, вместе с братом Александром и вовсе ко мне в Тверь отъехал.
– Озлившись, – задумчиво повторил Улан и вопросительно посмотрел на князя, но тот сердито мотнул головой, пояснив:
– Дело прошлое. Давно оно случилось. Но о прошлую зиму под Бортеневым его нижегородская дружина бок о бок вместях с Юрьевой с моими людьми билась. Правда, в полон он ко мне вместе с Агафьей угодил и время, дабы отраву подсунуть, было.
– Все-таки было, – эхом откликнулся Улан.
– И сызнова не годится. Сам же мне поведал, что передано через купца. К чему окольными путями идти, когда напрямки куда лучше?
– Чтоб Юрия под удар подставить, – встрял Сангре. – Да и следы запутать.
– Опять же мотив: новая и притом свежая обида на брата. Дескать, сам убежал с поля битвы, а его бросил, – рассудительно заметил Буланов.
– Нет, – отрезал Михаил Ярославин. – Всё вы верно толкуете, но где бы он отраву прикупил?
– Ты говорил, будто он трусоват, – напомнил Улан. – Из опасения попасть в плен не мог он ее сам для себя загодя приготовить?
– Не мог. Сказываю же – богомольный, а себя жизни лишить – для христианина грех смертный. И вот еще что: за ним я особый пригляд учинил. Все ж таки брат врага лютого, коль и его не уберег бы, Юрий и вовсе пеной от крика изошел. Побожиться могу – пуст был Борис.