– Ой! Братик пришёл!
– Варавва!
Старшая девочка в тревогой спросила.
– А что это у тебя с головой?
Варавва попытался ответить с самым беспечным видом:
– Да… так… Задел о ветку… в роще.
Не почувствовав его слабости, девочки продолжили свои беззаботные расспросы:
– За восточными воротами, да?
– Да… там.
– А почему ты нас не разбудил? Мы бы пошли с тобой!
– Вас только мне и не хватало…
– Ты купался сегодня?
– Сегодня нет… Завтра пойду… Что я… купался я сегодня, купался…
– Ну почему мама не разрешает нам ходить на пруд!
– Правильно… вы же… девочки.
Через низкий дверной проём Варавва вошёл в дом – земляной пол, никакой мебели, жужжание невидимых в сумраке мух. В углу на охапке сена сидела очень худая женщина – его мать – с годовалым младенцем на руках, которого она кормила своей тощей грудью. Варавва протянул матери мешочек:
– Вот – возьми, тут смоквы.
– Да простит Господь моего сыночка!… Повесь его.
Варавва обернулся к двери и повесил мешочек на гвоздь, торчащий в растрескавшемся дверном косяке. Приглядевшись к сыну, мать положила ребёнка на сено, встала и усталым спокойным голосом сказала:
– Пойдём, твою рану надо промыть.
Мать обняла Варавву и вывела его наружу к большому глиняному бочонку с обломанными краями. Хорошо выскобленной тыквенной плошкой она зачерпнула воду из бочонка и в несколько приёмов промыла рану на голове согнувшегося в поясе Варавве. От прикосновения материнской руки, счищавшей присохшую грязь и кровь Варавва взвизгнул:
– Уй! Больно!
Не обращая на это внимания, мать заговорила о том, что уже давно терзало ей душу:
– Когда-нибудь они убьют тебя… За несколько смокв или пригоршню бобов…. Горе мне…
– Что ты, мама, я ловкий… Никому меня не поймать… И вообще, я буду жить вечно!
– Не святотатствуй!… Как мне жаль, что ты не ходишь в синагогу.
– Как же я туда приду, мама?
– Как жаль.. Ты совсем не знаешь Закона… Как ты будешь жить…
Прополоскав в чистой воде какую-то тряпку, мать протянула её Варавве:
– Прижми к ране и полежи в доме…. Сара, Ребекка, не шумите, пусть Варавва поспит.
Она снова обняла Варавву и проводила его в дом. Варавва лёг поудобнее на сено рядом со своим братиком, и глаза его закрылись сами собой. Мать села прямо на пол, прислонившись спиной к стене. Минуту-другую они молчали. Варавва почувствовал, что засыпает, а его мать погрузилась в тягостные раздумья. И без того невесёлое, её лице ещё больше помрачнело: