– А кто против? – хмуро отозвался Горчаков. – Я лично «за». Но без восстаний, мятежей и революций.
Александр Михайлович снял с переносицы очки и, подышав на стёкла, стал отстранённо протирать их чистой, приготовленной заранее салфеткой, как бы давая тем самым понять, что не потерпит вольнодумцев в своём ведомстве – сотрёт их в порошок.
Игнатьев не сдавался, развивал свою идею.
– Если нам удастся зародить и воспитать в славянах чувство преданности императорской России, мы добьёмся того, что их земли на Балканах послужат отличным плацдармом для оборонительных и наступательных продвижений России на юге.
– Звонки бубны за горами, – мрачно покосился Горчаков. – Тут не знаешь, что случится завтра, а вы, словно ребёнок, увлекаетесь игрой воображения. – В словах князя послышалась усталость человека, не желающего больше толочь в ступе воду. – Без союза с Германией и Австро-Венгрией нам не выйти из международной изоляции. Ступайте.
Николай Павлович встал, учтиво поклонился и уже в дверях услышал: «Если вы хотите занять моё место, то нам не сработаться».
Крайне расстроенный словесной стычкой с шефом, Игнатьев со службы заехал к родителям.
Мать сразу заподозрила неладное: что-то у сына не так, и заступила дорогу.
– С Катенькой повздорил?
– С Катенькой? – словно лесное эхо, безотчётно повторил имя жены Игнатьев и лишь потом ответил. – С чего вы взяли, матушка? У нас всё хорошо, я просто счастлив.
– Значит, по службе неприятности, – заключила Мария Ивановна и велела мыть руки. – За ужином отцу расскажешь. Кстати, как твое здоровье? Мне показалось, ты простужен.
– Был, – кратко ответил Николай Павлович и прошёл в столовую.
Павел Николаевич Игнатьев, собиравшийся в Висбаден для курортного лечения, выслушал сына и, недовольный резкостью, допущенной им при разговоре с Горчаковым, велел нижайше просить у того прощения.
– Я ничего такого, – начал было оправдываться Игнатьев, но встретив строгий взгляд отца, повинно склонил голову. – Я понимаю.
После ужина они уединились в кабинете.
– Это всё она, гордыня, – сокрушённо произнес Павел Николаевич и в назидательно-суровом его тоне появились нотки теплоты. – Наше самолюбие. А что касается светлейшего и ваших далеко не идеальных отношений, то я могу сказать одно: князь опасается твоей ретивости. Он усматривает в твоих действиях угрозу для себя.