Николай Павлович честно ответил.
– Сознавая всю ответственность перед моим Отечеством, смею заверить вас, что ни государь император Александр II, ни российское правительство не могут мириться с большинством положений Парижского договора. Разумеется, и мне как полномочному министру, хотелось бы отстоять честь и достоинство России.
– Каким образом? – полюбопытствовал лорд Литтон, чьё лицо сразу стало скучным.
– Восстановлением права первенства на черноморских водах, возвращением части Бессарабии и прекращением стеснительной не для одной России, но и для султана коллективной опеки Турции великими державами. – Поскучневшее разом лицо лорда Литтона, заставило его сказать о самом важном.
– Статьёй одиннадцатой Парижского трактата, согласно которой «Чёрное море объявлено нейтральным», Россия лишилась права иметь черноморский военный флот. Это ужаснейшее положение!
– Для вас позорное?
– Позорное донельзя.
– Горчакову, разумеется, хотелось бы его исправить?
– Не только ему, но и мне, – прямо ответил Игнатьев, умалчивая о своих коренных разногласиях с министром иностранных дел России. Горчаков слишком верил в «европейский концерт», самовлюблённо полагая, что громкие заявления, остроумные фразы, и блестящие дипломатические ноты помогут добиться большего, нежели ставка на кропотливую, систематическую, внешне не всегда заметную работу, без которой немыслимо основательное и плодотворное, по сути, достижение поставленной цели. Изучая военный потенциал Турции, Николай Павлович понял, что Россия тоже в срочнейшем порядке должна основывать свой броненосный флот, вопреки всем запретам, а потом уже искать соглашений непосредственно с Портой. Стоящую под парами, в полном боевом вооружении, готовую в любой момент выйти в открытое море эскадру ни один параграф не перечеркнёт. Политиков надо уметь ставить перед фактом! А соглашение с Турцией следовало готовить исподволь, избрав выжидательную тактику, ибо всегда могло возникнуть то или иное замешательство в делах Европы, которое бы способствовало нашему сближению и договору с Портой. Он ни на йоту не верил Европе и, в отличие от Горчакова, меньше всего уповал на значимую силу конференций, быстро уловив, что в Восточном вопросе все державы в какой-то мере враждебны России, и на этой почве легче всего будет возникнуть новой коалиции, направленной против неё. Учитывая всё это, ему больше всего хотелось избежать новых обязательств России перед другими странами, в особенности перед Англией и Францией.