– Если бы у России не было ни намерений, ни желаний расширить дальше свою империю, мне было бы очень трудно себе представить, как бы она могла действовать иначе, чем она действует? – говорил сэр Бульвер владыке османов. – Вы только посмотрите, как Россия ревностно относится к своему влиянию в славянских княжествах, если она говорит тамошним князьям: «Посылайте ваших детей учиться в Санкт-Петербург!» А что делается на Кавказе? Разве её политика в этом регионе доказывает, что она вполне довольна своими нынешними границами, если мы видим, какие огромные расходы несёт она для укрепления своих позиций в Черкессии, Чечне и Дагестане?
– Всё в руках Аллаха! – отвечал Абдул-Азис. А что он мог ещё сказать? Война на Кавказе закончилась в пользу России. В Турцию бежали только те, кто дня не мог прожить без перестрелок и разбоя. Они с радостью пополняли ряды шпионов и, проникая в южные, центральные и закаспийские губернии русской империи, пополняли число диверсантов и торговцев «живым товаром», становясь агентами для вербовки гаремных наложниц. Многие из них охотно становились палачами, беспощадными карателями, свирепо расправляясь с теми, на кого им укажет султан. Бациллы мстительной и неуёмной злобы превращали их в вечных убийц. Такие люди редко задумываются над своими поступками, а если и задумываются, то над поступками своих врагов, чьи действия им надо пересилить.
– Бисмилляхи, р-рохмани, рахим! – восклицал Абдул-Азис, обращаясь к Всевышнему – милостивому, милосердному, слушая напористую речь английского посла. Взгляд его был настороженным, словно он постоянно сомневался в своём собеседнике, как человек, выискивающий в людях лишь дурное, мучаясь своими тайными страстями. А страстей у Абдул-Азиса преизбыток: их у него, словно вшей у цыгана – девать некуда.
Истинный правитель должен знать и видеть всё, но его никто не должен знать, никто не должен видеть – вот идеал восточного владыки. А он – увы! – любил людские взоры, обращённые к нему в дни мусульманских празднеств и торжеств, ревностно следя за тем, чтобы любой устроенный им званый вечер прошёл с неимоверной пышностью и блеском. Тщеславен был до умопомрачения.
После смерти своего царственного брата Абдул-Азис в торжественном атти-шерифе обещал народу продолжение реформ, начатых его предшественником. Он освободил из тюрем политических преступников, ещё вчера грозивших перерезать всех «собак», обгадивших святой престол Османов, вдвое увеличил тиражи газет, печатавших статьи о благотворности его нововведений, и стал приветствовать развитие наук. Стремясь придать Стамбулу европейский лоск, воспринимаемый им как дамские перчатки, зонтики и туфли на высоком каблуке, он высочайше позволил книжным магазинам торговать французскими романами, в которых женщины, изведавшие силу вожделения, сжигаемые похотью во всякую минуту своей жизни, сводили пламенных любовников с ума, ввергали юношей и дряхлых старцев в грех, в убийственную круговерть супружеских измен, бесстыдных и разнузданных соитий, в бессмыслицу телесных содроганий, светской лжи и гнусных преступлений, чем несомненно оскорбляли чувства правоверных мусульман, приученных к тому, что женщина служит мужчине, а никак не мужчина – её прихотям, и это так же верно, как и то, что молитва езан читается на восходе, эйлек в полдень, а на закате – акшам.