Обе попали точно в цель. На пару мгновений в Колизее воцарилась мертвая тишина. Феми и Ёсиро рухнули замертво друг на друга, так и не разжав руки, а стрелок в изнеможении опустил лук и с поникшей головой вернулся в толпу.
– Это еще что такое? – возмутился Фамуз, повелитель смертоубийства. – Раз-два – и готово? А потеха где?
– Тише, Фамуз, – хохотнул Рахав. – Трудно рассчитывать на большее, когда пользуешься услугами испа. Пусть, – тут он заговорил громче, так что его голос был слышен даже в задних рядах толпы исполинов, – это послужит всем вам предостережением. Вы существуете только для одного – дабы вводить во грех род людской. Кто смеет отлынивать, теряет право находиться на земле. И если вы об этом позабудете, то уж я-то не позабуду. Можете быть уверены. А теперь вон отсюда! Мы переходим к закрытой части собрания.
Толпа смешалась, испы толкались и теснили друг друга, торопясь поскорее убраться с глаз повелителей.
Иезебет и Алоцер стояли посреди этой суеты с каменными лицами.
Рахав хрустнул пальцами и поглядел вслед последним уходящим испам.
– Уже не одно столетие я твержу, что эти непредсказуемые полукровки не стоят наших усилий. И всё-таки вам, остальным, почему-то непременно надо заводить эту мерзость, тупую, как люди, и опасную, как дикие звери.
Он улыбнулся своим мыслям, а потом сказал вслух:
– Сам Бог их покинул и позабыл.
Надежда – штучка с перьями —
В душе моей поёт —
Без слов одну мелодию
Твердить не устаёт…
– Эмили Дикинсон[1]
К любви нельзя принудить, к любви нельзя склонить.
– Перл Бак