Вскоре с ним заговорили, и он, стараясь подражать газимуровскому выговору, отвечал на расспросы охотно, сам интересовался тем, в каких местах больше вероятности «схватить фарт».
Оборвал этот «ознакомительный» разговор грубым вмешательством похожий своим телосложением на гориллу казак:
– Ты вот что уразуми: кабатухой не укроешь белой кости своей, но все одно беру тебя в свою артель. Грамотный, счетоводить станешь. Вот прогуляю остатный фунт песку – и айда. Ну, как? По рукам? Это я предлагаю – Никита Фарт!
Спрыснули состоявшийся сговор. Не стаканчиками, а стаканами гранеными. Левонтьев уже начал хмелеть, но крепился предельно, запоминая все, что спьяну выбалтывали старатели. Поднялся из-за стола, когда уже трактир наполовину опустел, а Никиту Фарта, который не в меру расходился и стал бить посуду, дружки-артельщики с трудом скрутили и выволокли из трактира.
До самого дома Левонтьев никого не встретил и растревоженно думал: «Неужто Газимуров не понял меня?»
Постучал двукратно в калитку, и она тотчас отворилась, словно нетерпеливо ожидали его прихода.
– Газимуров дома? – спросил Левонтьев хозяина, как только тот запер на засов калитку.
– Где ж ему быть, прости, Господи, – испуганно-горестным голосом выдавил Константиныч. Вздохнул и спросил жалостно: – Что теперича будет, Господи? Дом спалят японцы, петлю всем на шею. За какие грехи, Господи?
– Взяли, стало быть, трактирщика?
– Приволокли, прости Господи…
Борода у хозяина тряслась, как в сильном ознобе, и это особенно обрадовало Левонтьева: значит, в яблочко выстрелил, значит, многого можно будет добиться, подчинив японца себе. Он ликовал, предвкушая увидеть надменного японца униженным, просящим пощады. О возможных трагических последствиях свершенного Левонтьев не думал. Эти мысли появятся у него лишь на следующее утро, не в хмельной голове. А пока, гордый собой, он вошел в комнату, где за самоваром сидел Газимуров и, нарушая принятую здесь этику, потребовал немедленного доклада о выполненном приказе.
Отставил Газимуров чашку, посмотрел насупленно на Левонтьева, ответил односложно:
– Никто, должно, не видел.
– Сопротивлялся?
– Заверещал, скакнул гураном и давай лягаться. Оплеуху смазал ему, под белы рученьки – и в баню. Двух на часы поставил. Не дай бог, удерет…
– Молодцом, – похвалил Газимурова Левонтьев. – Стерегите пуще глаза.