– Гм, – сказал Тайт Мосул. – Твой сын немало поездил и знает, что бывает на свете. Я знаю твоё сердце, которое не могу заставить открыть мне твои чувства. Не говоря уж о том, что у меня нет никакой нужды в них вникать; любопытство к ним даже неразумно и может пойти мне во вред. Достаточно и того, что ты нашла меня и вдохнула в меня жизнь, ведь ожидать меня входило в твои намерения. С меня довольно догадки, что жизнь моя несколько необычна и принадлежит к тем явлениям, в возвышенность, которых я верю благодаря титулу Владыки Надзора.
– Да будет спокоен твой сон, – отвечала мать. – Пусть в них время от времени вплетаются приятные сны, так как возносится сердце твоё и ты говоришь: «Мелькарт, на престоле величеств я сижу», но ты, милый сын, помни, человек ты, хотя и выдаёшь свою голову за голову Тота>15 являющейся вместилищем разума.
– Да, я не просто человек, а владыка. Величайший из величайших, увешанный святой славой, строгой и доброй, пастырь людей, живое изображение.
– Я знаю такого человека, это дар народу от отца и от меня. Ты слишком священное лицо, ты носишь сан Сына Мелькарта. И ты меня любишь, как любят мать и, завидев меня, не упускаешь случая поблагодарить.
– Ты говоришь это, конечно, в шутку. Но ему-то я и хочу показать тебя и предложить, и, если мой отец окажется в добром настроении, считай, что ты посажена будешь на трон возведённого тобой города Исизы Тан Була.
Ход мыслей Тайт Мосула, помимо его сознания, определялся духовностью, восходившей к далёким, изначальным временам пращуров. В нём заговорил Мелькарт – Предводитель, дерзостно полагавший, что человек должен служить непосредственно высшему, устремлять своё внимание только к Тоту. В нём звучал голос предка. Но, как же зовут предка? К нему, единственно и непосредственно, относилось теперь любопытство Тайта и именно его имя сказали его уста не подозревая, что сделали это не случайно и не произвольно, а по наследственному чекану.
– Тайт! – воскликнул он будто на молитве во время священнодействия. – Могучая рука ввела меня на трон, Тот и Тиннит поставили меня на это место.
До сих пор он сидел на лошади скрестив руки на груди, теперь же он быстро разнял их и приложил ладони к щёкам. Он глубоко внимал божеств, но при этом он никак не питал к ним иллюзий.
– Ты идёшь к своей судьбе. Может ли мать остаться равнодушной к их именам? – Говоря эти несколько слов Тейя вкладывала в них величественный и высокий смысл, который связывал в себе великолепие, которое её потрясло.