Мила напряглась, сузила темно-зеленые глаза и выпалила фразу, наверняка заготовленную заранее:
– Да, Владимир Иванович, ей это еще пригодится. Мы имеем шанс стать профессиональными попрошайками. Бабушка уже начала, а мы продолжим. По вагонам станем ходить. Шарманку купим. Вы нам на шарманку дадите? – Она в упор, даже как-то зло, смотрела на Степанкова.
Он опешил от неожиданности, потом опомнился и подчеркнуто сухо попросил:
– Вы бы лучше мне портфельчик принесли. А то скажете, что я к вам пришел навеки поселиться, или еще какую-нибудь гадость.
Мила бросилась в спальню, взметнулись светлые волосы, мелькнула темная макушка. Вернулась с портфелем:
– Простите, что-то нашло на меня. Глупо получилось…
Уже в дверях, когда он попрощался с Зоей Павловной, еще раз добавила:
– Простите, нервы… Вы здесь ни при чем. Вы хороший, наверное. Это я – психопатка. А это все-таки возьмите… Так мне будет спокойнее, проще…
Степанков взял расписку, пробежал глазами, бросил ее в портфель, там опять звякнула бутылка. Степанков достал визитницу, вынул карточку и протянул Миле:
– Ничего, все было хорошо. Если понадобится еще какую-нибудь гадость сказать, звоните. Я это коллекционирую. Буду рад.
– Тогда хоть сейчас. Вот: раньше на прощание руку целовали, а теперь подают холодную бумажку. Неплохо?
– Да так, – поморщился Степанков, – серединка на половинку. Что-то средненькое… Между «плохо» и «очень плохо»…
Мила улыбнулась и вышла за ним на лестничную клетку.
– Давно хочу сходить в консерваторию, на концерт Рахманинова. Не составите компанию? – неожиданно для самого себя предложил Степанков.
– У нас говорят «в концерт». А вы ходите на Рахманинова? А я думала, что вы слушаете только «Любэ». Кстати, что вы слушаете в машине, Богдана Титомира? Или Жанну Агузарову?
– Да где уж нам… Наше развитие остановилось на «Плачет девочка в автомате, перекошенное лицо…». Ну, до свидания. Надумаете пойти на Рахманинова, звоните.
На улице Степанков почувствовал, что его знобит. Он все же простыл. Надо срочно лечиться: понедельник день тяжелый.
Дома, позабыв о намерении «полечиться», Степанков нырнул в постель. Ему снился родной дом. Как будто из большого старого шифоньера вышла мама, и он спросил, куда же они все подевались, а она вынула из нагрудного кармана пиджака, из такого, какой носил дедушка, несколько паспортов, раскрыла их, как веер, и сказала: «Смотри, никуда я не подевалась. Вот я тут, с тобой». Степанков проснулся и резко сел в кровати.