Верна кивнула: какая теперь разница, где быть. Она как здесь уже совсем другая, так и везде такой будет. А ордынцы теперь нападут вряд ли. Вождя-то их она убила. А новый пока со всем разберётся, пока новый набег замыслит, да пока всё организует… А и нападёт, отобьют, теперь-то во всех крепостях готовы, что набеги могут быть. Все их и ждут. На вышках сторожевых дозорные каждые полчаса постоянно меняются. И не из-за холода даже, а чтобы глазом свежим смотреть постоянно в ту сторону, откуда кочевники могут налететь. Но налетят вряд ли. Нескоро налетят. Верна это откуда-то точно знала. Почему набега скоро не будет, она не знала, но зато точно знала, что его не будет. Траур у них, наверное.
Ей бы героиней себя чувствовать, награда вполне заслуженная. Но героиней она себя не чувствовала вовсе. И победительницей – тоже. Даже защитницей не чувствовала. Просто убийцей.
Так тяжело ей не было никогда. И она не знала, как с этим справиться. Хорошо ещё, что она, на всякий случай, взяла с собой молитвенник, это было очень кстати, молилась она теперь иначе, чем до этого шутливого бегства к отцу. Теперь молитва была ей единственным подспорьем, единственным выходом. Единственным спасением. Только в молитве она теперь могла вернуть себе – если это вообще когда-нибудь удастся – душевное равновесие и спокойствие.
Но отец волновался, надо бы его успокоить:
– Я подожду. Ты не волнуйся, всё хорошо.
Феодор недоверчиво хмыкнул, но возражений у него не нашлось.
– Здесь побудешь или по крепости со мной пройдёшься?
– Здесь.
И он ушёл: дел у него было невпроворот. Но весь день где-то на заднем плане ворочалась мысль о дочери: как она там, бедная девочка, а он ведь даже ничем ей помочь не может!
– Я и взял-то с собой украшения эти, – как-то растерянно говорил князь Остромысл боярину Феодору, отцу Верны, за утренней трапезой, – лишь для того, чтобы посоветоваться с тобой, гожий ли будет дар для новобрачной. А оказалось, что это – награда героине! Совершенно для меня, да и, думаю, для всех, неожиданным оказалось это геройство невинной девы…
– Похоже, что оно оказалось неожиданным и для неё самой! – грустно ответил Феодор. – Уж очень она теперь расстроена, печалится, думает о чём-то, а как её утешить – ума не приложу!
– Не стоит утешать. Безполезно, сам ведь знаешь. Ей самой придётся это прожить. Даже младни, подготовленные к ратному делу и предвидящие, что придётся убивать врагов, никогда первое такое сражение спокойно не переносят. Не любит Бог, когда кровь проливают. Хотя Он и велит Отчизну и други своя защищать, не щадя живота. Вот только иногда и голубицам юным доводится в боевые переделки попадать. А ведь, струсь она, окажись главный ордынец на стене, где дружинников-то оказалось всего двое, вполне могли бы ордынцы крепость нашу захватить! За главным своим вожаком они бы лезли до самой победы! Хотя я и не понимаю, отчего самый главный их вождь на приступ пошёл – видать, совсем у них беда наступила – но ещё того мне удивительнее, что вышел он прямо на Верну. А самое дивное, согласись, то, что она храбро сразилась с ним, как всякому россу и подобает: кто с мечом пришёл…