Еще до того, как «Вишневый сад» был поставлен на сцене, и текст его был напечатан, распространилось мнение о том, что Лопахин «кулак, сукин сын», «саврас без узды». Это мнение прозвучало в статье Эфроса.
Чехов был огорчен и возмущен. Он вообще хотел, чтобы Лопахина играл Станиславский – крупный фабрикант и выдающийся актер и режиссер. Он писал О. Л. Книппер: «Купца должен играть только Константин Сергеевич. Ведь это не купец в полном смысле слова, надо это понять…»
И самому Станиславскому: «Когда я писал Лопахина, то думалось мне, что это Ваша роль… Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов, мне бы вот казалось, что эта роль центральная в пьесе, вышла бы у Вас блестяще. При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любит Варя, серьезная и религиозная девица, кулачка бы она не полюбила».
Станиславский предпочел Гаева. А в спектакле, который во многом не был принят Чеховым, спорил с автором. Выразительную деталь приводит в своей монографии театровед Г. Бродская: «Даже в сцене возвращения после торгов Чехов „облагораживал“ купца. В ремарке к ней он замечал в сцене пьяного кутежа Лопахина: „толкнул нечаянно столик“, „едва не опрокинул канделябр“. „Нечаянно“. „Едва не опрокинул“. Чехов смягчил сцену. Станиславский спорил с Чеховым. В спектакле канделябр падал, падал и разбивался».
В советской школе на протяжении десятилетий Лопахин трактовался в свете слов Пети о хищнике, который нужен для обмена веществ. Но вот мы стали вступать на путь капитализма. И стремительно переосмысливался Лопахин. А в «Московских новостях» появилась статья о Лопахине как подлинном герое нашего времени, нашей современной жизни. В ней утверждалась мысль, что именно Лопахины нужны нам сейчас позарез. И тщетно я пытался доказать автору статьи, что Лопахин у Чехова гораздо сложнее, объемнее, не прямолинеен и не однозначен.
А головокружение от капитализма тогда было очень сильное. «Ты посмотри на этих ребят, которые прямо на улице подбегают к машинам и протирают на них стекла, уже зарабатывая! – восторгался мой знакомый. – Это же наше будущее». А в начале девяностых мой бывший ученик пригласил меня на свое 26-летие в роскошный ресторан, который на тот вечер был откуплен полностью. Кроме нескольких родственников, двух учителей и одной бывшей ученицы, там были только, как их тогда называли, «новые русские». Я хорошо помню эти тосты: «Мы накормим Россию! Мы оденем Россию! Мы преобразим ее!» К тому же один год (больше не выдержал) я два дня в неделю давал по два урока в одной из самых дорогих школ Москвы. Впечатлений тоже было достаточно: «Идет новый владелец вишневого сада!»