имеет евангельские корни. С. В. Белов в своих комментариях к роману указал на эту аллюзию: «Достоевский хорошо помнил евангельскую притчу о том, «царство небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой». Выходил он нанимать работников в третьем часу, в шестом, в девятом и, наконец, вышел в одиннадцатом. А вечером при расплате, управляющий по распоряжению хозяина заплатил всем поровну, начав с пришедших в одиннадцатом часу. И последние стали первыми во исполнение какой-то высшей справедливости. <…>
Отнеся встречи Раскольникова с Мармеладовым, Соней и Порфирием Петровичем к 11 часам, Достоевский напоминает, что Раскольникову все еще не поздно сбросить с себя наваждение, еще не поздно в этот евангельский час признаться и покаяться и стать из последнего, одиннадцатого, первым»15. Иначе: у Раскольникова есть возможность перейти, вернуться из своего искаженного мира в мир нормальный, то есть мир Божественной нормы.
Фамилия главного героя также отражает хронотопическую структуру романа: Раскольников, находясь в плоскости действительной жизни, расколот на две реальности, два равновозможных бытия, «точно в нем два противоположные характера поочередно сменяются» [6, 165].
Искажение Божественного лика мира действительного репрезентируется в «обманных» предметах, явлениях, событиях: медный колокольчик с жестяным звуком, обманный заклад Раскольникова, мысль Разумихина о том, что Раскольников – политический заговорщик, «разврат» Сони – жертва во имя спасения семьи, как бы признание Раскольникова Заметову в трактире, замаскированное под желание подразнить, дважды повторяющийся обманный сюжетный ход: Раскольников, запертый на крюк (в квартире у старухи сразу после убийства и в своей каморке на следующий день, когда стучат Настасья и дворник), подает повод думать, что никого нет, однако следует быстрая догадка о том, что заперто изнутри, значит, кто-то есть (подтекстово здесь выражена мысль о потерянности Раскольникова для жизни: он как бы есть в этом мире, но его как бы и нет, он – в отъединении от людского общества).
Топор в романе также оказывается «обманным». «Раскольников убил старуху и ее сестру совсем не тем топором, каким собирался сделать это первоначально. Эта деталь требует к себе особого внимания. На кухне Настасья стирала белье и развешивала его на веревках, и только по этой причине Раскольников был вынужден взять топор не на кухне, а в дворницкой. <…> Новый топор Раскольникова – это уже не инструмент его воли, его идеи, а подарок, подлог случая-беса („Не рассудок, так бес! – подумал он, странно усмехаясь“). <…> Сумел бы Раскольников осуществить свой замысел, если бы пошел на дело с кухонным топором, а не с топором из дворницкой? Вопрос, как кажется, не лишен смысла; настоящий, небесовской топор мог оказаться в самый решающий миг неподъемным для Раскольникова. Подставным же, подложным топором он действовал „почти без усилия, почти машинально“»