Покончив с печеньем, мальчик засунул пустую обертку в рюкзак, чтобы выбросить ее завтра по дороге в школу. Мысли о учебе и о завтрашнем дне вызвали в нем жуткую тоску, от которой аж передернуло.
– Ладно, – выдохнул он. – Завтра будет завтра, – и, чтобы не думать о чуть притупившемся голоде, решил чем-нибудь заняться.
Достал из выдвинутой полки несколько белоснежных альбомных листов. Затем сгреб в охапку разбросанные по столу карандаши, поставил их обратно в зеленый стаканчик. Аккуратно стопочкой уложил перед собой листки. Из груды простых карандашей выбрал штук пять, на первый взгляд ничем не отличающихся друг от друга. Разложив их ровно, словно шпалы на одинаковом расстоянии, чуть повыше бумаги, на секунду замер и довольно, как писатель, только закончивший роман, осмотрел рабочее место. Сложенные стопкой листы, ластик и пятерка карандашей на заваленном учебниками столе смотрелись в самый раз. Посидев так с минуту (как если бы набирался сил перед финальным броском), он все-таки решился – резким, неожиданным для стороннего наблюдателя движением схватил один из карандашей. Могло показаться, что орудие было выбрано наугад, хотя на самом деле мальчик точно знал, какой именно из тщательно отобранных «Ко-хи-норов» сейчас ближе. Это стало заметно уже в следующий миг.
Зажатый пальцами карандаш и вовсе исчез, растворился, слившись с кистью, стал придатком руки. А сам мальчик, лишь только взяв в руки карандаш, разительно изменился, отличаясь от того, другого себя, сидевшего за столом всего секунду назад.
Прямо перед глазами он держал карандаш, рассматривая его, будто видел впервые, и медленными, плавными движениями водил им туда-сюда, выписывая в воздухе невидимые линии. Казалось, что ребенок, внимательно наблюдающий за движениями острия, упивается внутренней силой, наслаждается собственной цельностью, появлявшейся каждый раз, стоило лишь взять карандаш или ручку и положить перед собой белый лист, в любой момент готовый принять на себя все сокровенное. Стоило лишь покориться желанию рисовать – как он преображался в себя настоящего – целостного, совершенного, могучего воина.
Закрыв глаза, опустил руку и коснулся остро отточенным грифелем листа. Раз… Два… Три… Веки открываются – и вместе с тем рука скользит вверх, оставляя первую линию рождающегося рисунка. Еще одна линия… Штрих… Еще… И еще… И еще…