Серый дым окутал меня облаком, забился в нос и рот, он душил меня и обездвиживал. Дым ел глаза, но сморгнуть я не могла. Не могла даже протереть их: руки отказывались повиноваться. Кашель застрял в горле и утих; все тело медленно каменело – я так и не поднялась с четверенек. Но я уже не испытывала страха, а спустя мгновение, даже и неудобства. Я непомерно отяжелела и одновременно будто бы утратила вес, я находилась словно не здесь. Где-то далеко, едва-едва, слышались шаги Дракона: вот он подошел и встал надо мною, а мне было все равно, как он поступит дальше.
Он постоял немного, глядя на меня с холодным раздражением. Я даже гадать не пыталась, что он предпримет; я утратила способность думать и удивляться. Мир сделался серым и неподвижным.
– Нет, – обронил Дракон спустя мгновение. – Нет, в шпионки ты явно не годишься.
И он развернулся и ушел, оставив меня там на какое-то время – я бы не смогла сказать, как надолго – может, на час, а может, на неделю или год (позже я узнала, что прошло всего полдня). Наконец Дракон возвратился, недовольно поджимая губы. В руке он держал потрепанное нечто, что когда-то было связанным из шерсти и набитым соломой поросенком – до того, как я протаскала игрушку за собою по лесам первые семь лет моей жизни.
– Итак, не шпионка, – подвел он итог. – Просто полоумная.
Дракон возложил руку мне на голову и промолвил:
– Тезавон тахож, тезавон тахож киви, канзон лихуш.
Эти слова он не столько произнес, сколько пропел – прямо как мелодию, и с каждым звуком в мир возвращались цвет, и время, и дыхание; голова моя обрела свободу, и я вывернулась из-под его руки. Окаменевшая плоть понемногу оживала. Вот обрели подвижность руки – и замолотили по воздуху в поисках хоть какой-нибудь опоры, пока мои все еще окаменевшие ноги удерживали меня на месте. Дракон крепко сжал мои запястья, так что, когда оцепенение спало полностью, я оказалась в его власти – и убежать не смогла бы.
Убегать я, впрочем, и не пыталась. Мои мысли, внезапно обретшие свободу, разбегались во все стороны, словно наверстывая потерянное время. Мне вдруг подумалось: если бы он хотел сотворить со мной что-то ужасное, так уж, верно, оставил бы меня камнем; и во всяком случае, он больше не принимает меня ни за какую шпионку. Я не понимала, с какой стати он возомнил, будто кому-то охота за ним шпионить, тем более королю. Он же королевский маг, разве нет?