— Это… это фантастика! – с придыханием проговорил он. – Ты нашел
больше, чем клад! Вот это я называю везением!
Я неспешно упаковал икону, потом – лампу и подумал, что это
самые ценные вещи в нашей квартире. Но переживать о их сохранности
вряд ли стоит: если залезет какой наркоман, то вынесет в первую
очередь телик и кастрюли. Может, вещами прельстится, а антиквариат
сочтет хламом. Только если Андрей кому-то похвастается, вот только
тогда воры нагрянут конкретно за иконой и лампой. А ведь он
наверняка разболтает! Потому я сказал:
— Андрей, никому не говори, что эти вещи мои. Чьи угодно,
придумай что-нибудь, но обо мне или о моей семье – ни слова.
Зять на долю секунды остолбенел, кивнул, как болванчик, и я
понял, что сделал – внушил ему, и, похоже, успешно. Промелькнула
мысль внушить, чтобы забыл Наташку, но я отогнал ее. Может, лучше
внушить, чтобы устроился на работу, где платят, и слез наконец с
шеи малолетки?
— Вам тут деньги задерживают? – осторожно поинтересовался я.
Вместо ответа он тяжело вздохнул.
— Не просто задерживают – хуже! Тут нет ставки «актер»,
представляешь? Все они – энтузиасты, работают кто где, вечером
собираются на репетицию. Я и сам думал бросить, но как? – Он обвел
сцену театральным жестом. – Что будет, если все пойдут торговать на
рынок? Не останется ни учителей, ни врачей, ни милиционеров, ни
нас. Наши актеры – те люди, на которых держится то хорошее, что
осталось. Как долго продержится – вопрос. Но мы постараемся, чтобы
— подольше. А там… наверное… Нет, должен появиться свет в черноте,
нельзя же все время так.
— Конечно появится этот свет, — обнадежил я Андрея. – Но не
завтра и не через год. Лет через десять.
Он смолк и сделался маленьким, жалким, и я понял: лишить его
театра – все равно, что медленно убить. Но можно ведь совмещать
театр и другой вид деятельности, уж на еду точно будет хватать.
— И еще, — сказал я. – Разговор между нами, Наташе – ни слова,
договорились?
Он кивнул, и я продолжил:
— Наташа ворует дома еду. Это неправильно, когда
шестнадцатилетняя девочка…
Другой бы пошел в отказ – типа, ничего не знаю. Андрей начал
менять цвет, маскируясь под занавески. Сперва покраснели его глаза,
потом – нос, шея, щеки, и он залился краской, сел прямо на сцену,
зажмурившись и сжав переносицу пальцами. Хоть картину пиши: Отелло,
терзающийся после удушения Дездемоны.