И тянется ко мне лапами. Оттолкнула и судорожно глотнула воздух.
– Прекратите. Ведите меня туда, куда нужно.
– Сучка жадная! Дура!
Мы прошли узкими коридорами, пока не приблизились к железной двери с глазком. Лязгнули замки. Дверь распахнулась.
– А вот и птичка прилетела. Не сильно обдирай ей перья. Не лютуй!
В камере было достаточно светло…да там могла быть кромешная тьма, там могло быть, как в аду или как в чертовой бездне, хоть выколи глаза, но я бы все равно его узнала. Когда любишь человека до болезненных судорог, до безумного желания умереть ради него, узнать можно даже ослепнув, даже просто по запаху.
Потому что меня пронизало радостной болью от кончиков ногтей, до самых кончиков волос через каждую мурашку на теле, через каждую дрожащую восторгом молекулу. Это ОН. Это мой Айсберг. Мой любимый палач, мой родной зверь и самый лютый монстр. И я даже еще не представляю, насколько близка к правде, и каким ужасным палачом он станет для меня сейчас…
Пошатнулась и сжала руки в кулаки. Перед глазами только этот мощный затылок, сильная шея и разворот плеч. На Айсберге черная узкая майка, спортивная, полностью обтягивающая мускулистую спину, сужающаяся между лопатками. Спина бугрится вздутыми мышцами. Он стал крупнее и в то же время более жилистым. Ведь я помнила каждую пору на его теле. И сейчас несмотря на то, что он похудел, стал намного мощнее и сильнее.
На нем черные спортивные штаны с лампасами по бокам, они чуть приспущены на узких бедрах, и мне видна полоска кожи между майкой и резинкой штанов. Петр не оборачивается, стоит ко мне спиной. Перед ним стол, на нем бутылка с чем-то прозрачным внутри, два стакана, тарелка с соленьями, коробка с соком. Мультивитаминным. И я вспоминаю, как он любил экзотические фрукты. На нашем столе всегда и неизменно были подносы с ананасами и всякой экзотикой.
Пожалуйста, обернись…посмотри на меня. Это же я…Хотя бы один взгляд. Мне в глаза. Просто чтоб я могла отдать тебе всю свою боль и всю свою любовь.
Меня предупреждал Гройсман – никаких проявлений чувств, ничего, что могло бы скомпрометировать и дать заподозрить, что это я, что между нами нечто большее, чем отношения проститутки и клиента. И я не могу его даже позвать, потому что не знаю, как его теперь зовут и кто он…кем стал в этом жутком месте. Ни у него, ни у меня больше имен не осталось. Ничего не осталось кроме нашего общего прошлого. И я так алчно жаждала, чтобы это прошлое сейчас проснулось, и мы смотрели сквозь него друг на друга, сквозь кровавую пелену нашей общей одержимости.