Я остаюсь там самая последняя, с неба срывается дождь. И мне он кажется теплым, потому что все мое тело оледенело. Мне даже кажется, что мое сердце больше не бьется.
– Можно узнать у вот этого человека, куда именно их повезли.
Женский голос заставил поднять голову и посмотреть на невысокий силуэт, укутанный в темно-коричневое пальто.
– Ему можно дать пару сотен баксов, и скажет, куда повезли.
Кивнула на конвоира.
– Я знаю куда…
– Счастливая. А я нет….и денег у меня нет, чтоб этот боров мне сказал.
Закурила, пальцы дрожат. Старше меня лет на пять. Лицо уставшее и, наверное, такое же осунувшееся, как и у меня, с синяками под глазами и сухими губами. Рука тянется к сумочке, достаю пару сотен, даю ей.
– На вот, узнай…
– Спасибо! – громко, отчетливо, но без нытья, с какой-то отрешенностью. Взяла деньги и к конвоиру. В глазах бездна надежды. Бежит, что-то кричит, просит. И я вижу, как тот берет деньги. Значит, скажет….Только что это изменит.
Теперь…теперь только на вокзал, как и обещала Гройсману. Наверное, мой мозг уже не понимает, что именно я делаю. Все на автомате. Вызов такси, молчаливое прощание с этим ужасным местом и взгляд в исцарапанное косыми штрихами дождя окно.
Машина едет по улицам этого чужого и такого враждебного города. Города, из которого я теперь так же изгнана, как и ОН. Города, в котором я узнала ЕГО, города в котором я…все же была счастлива своим особенным горьким счастьем.
Ожидание поезда почти такое же больное и горькое, как и там…возле того жуткого коридора в прощание и мрак. Уезжать так же больно, как и оставаться. И только мысли о сыне дают силы.
Я не плачу…но мне кажется, что внутри все орет навзрыд. Проводники открывают двери, люди начинают подниматься в вагоны. И я уже готова сесть…как начинает вибрировать мой телефон.
Замерзшими пальцами отвечаю, и тут же обрывается сердце. Голос Гройсмана хриплый, булькающий.
– Яблоневая десять…забери…детей, дочка…позаботься…нельзя им теперь…. Забери…я умираю…я умираю…Абросимов Николай…запомни…Абросимов….Он теперь…Абросимов. Город…Н…Абросимов…
Бежать прочь, содрогаясь всем телом, хватая снова такси, бросая сумку в багажник и ощущая, как холодеет все тело, как перехватывает горло. Машина мчится к дому Гройсмана.
Там две скорые…Точнее, одна скорая и…вторая, та, что возит трупы. Из дома вывозят каталку, на ней черный мешок. И я уже точно знаю, кто в этом мешке, потому что внутри омертвевшие кусочки души покрылись инеем, и по щекам снова катятся слезы.