– Не, я малолеткам не даю, – улыбается Шуня.
Сапог и Губастый ворчат что-то недовольными голосами.
Последними идем мы с Бройлером. Вернее, я иду, а Бройлер, конечно, едет. Люди от нас шарахаются, косари косятся, но не лезут – мы ж бомжи, бездомники, заразные и вообще уроды. С нами не связываются.
Бройлер – шизанутый. Всегда чего-нибудь говорит, рассказывает – в общем, пургу несет. Тёха его не любит, называет «жирняком» и «терпилой», но Бройлеру хорошо подают, особенно деловые бабы, которые ездят на дорогих тачках.
Руки Бройлеру отрезало поездом, давно еще, при Горбачеве. Он шел домой пьяный через железку, лег послушать, «как рельсы стукают», и уснул. Электричка прошла и обе руки по локоть оттяпала. А уже потом, когда его из квартиры выселяли, с лестницы столкнули, и он спиной ударился. С тех пор ноги у Бройлера не ходят. Мы возим его на инвалидке, коляске такой складной с ручками.
Бройлеру сорок с чем-то там лет. Говорит, что он философ. «Я созерцаю жизнь со дна колодца. Здесь солнца нет. А есть на свете солнце?» – это его любимая фраза. Еще он любит пожрать и выпить. Но много бухла мы ему не даем – потом не заткнешь, будет до утра гнать всякую лабуду.
***
Утром, когда мы собирались на работу, пришлось завернуть на мусорку у «буржуйского» дома – нужно было набрать пустых пластиковых бутылок под воду. Пока Тёха с Сапогом курили, а Шуня кормила голубей, мы с Губастым и Хорьком лазили по бакам. Хорек и нашел это.
Из-под кучи мусора торчал окровавленный пакет, а в пакете лежал весь какой-то багровый, сморщенный, скрюченный человечек. Маленькая ручка торчала в сторону, и пальцы на ней были сжаты в кулачок. Хорек закричал, и мы бросились к нему.
– Сука какая-то родила. И убила, тварь! – выдохнул Сапог. – Найти бы…
– Бедненький, – всхлипнула Шуня.
Бройлер весь скривился, хотел что-то сказать, но вместо этого сунул в рот свою культю и отвернулся.
– Пошли отсюда, – бросил Тёха. – У магазина телефон. В косарню позвоним.
И мы пошли. Сапог ругался вполголоса, Губастый бормотал что-то про плохую примету, Хорек испуганно поглядывал на нас и молчал. Я вез Бройлера, и его вязаная синяя шапочка качалась у меня перед глазами. Шуня продолжала тоненьким голосом причитать:
– Он же маленький такой… Он же и не знал ничего, не видел. Он же не жил совсем!