– Растерял свою хваленую непробиваемость? Мельчаешь, Вишневский.
– Какого черта ты скрыла от меня дочь? – возмутился он и, не убирая руки, приблизился к ее лицу. – Ты должна была рассказать мне, что беременна. Обязана!
– И что бы это изменило? Что?! Ты бы бросил свою Америку, учебу, перспективы, вольную жизнь, ради ребенка, который тебе не нужен? Вот только не надо, ладно, – в голосе мелькнула обида. – Да, биологически она твоя, но по документам отца у нее нет.
Вот и ответ. Значит, все-таки точно его…
Артур сам не мог понять, что почувствовал в этот момент. И вроде бы морально он был к этому готов, но одно дело предполагать и совсем другое – узнать точно.
У него уже три с лишним года как есть ребенок. Человек, который носит в себе его гены, его черты. Обалдеть можно.
Ребенок, который носит чужую фамилию…
– Получается, она Игнатова?
– Игнатова.
– А отчество? Уж не Валентиновна ли? – не смог-таки скрыть в голосе сарказм. – Только не говори, что моя дочь видит, как ты таскаешь в дом какого-то…
– Давай ты не будешь указывать мне, что делать, хорошо? – задрав подбородок, не стушевалась она. – И вообще, откуда ты узнал про Валю? Ты что, рылся в моей личной жизни?
– Валю! – повторил он и, если бы в него с детства не заложили базовые основы хорошего воспитания, точно бы сплюнул. – Только не говори, что ты мою дочь в честь него назвала.
– Я назвала ее в честь бабушки. И если тебя это успокоит, с Валентином мы познакомились уже после ее рождения. Совсем недавно.
– Ты где его подцепила вообще? В консерватории? Или, может, в читальном зале библиотеки рядом сидели?
– А тебе-то какая разница, Вишневский, где я его подцепила? – она скрестила на груди руки и улыбнулась. – Тебя моя жизнь ну вот совсем не касается!
– Ты воспитываешь моего ребенка! Который видит как…
– Откуда ты знаешь, что именно она видит? – не дала даже договорить, бросившись на амбразуру, едва только речь зашла о дочери в таком ключе. – Ты понятия не имеешь, как мы жили все эти годы, не знаешь, через что мне пришлось пройти, как мы тут справлялись вообще, а теперь заявился и решил, что имеешь право стоять тут и указывать мне, что я могу делать, а что нет?
Глаза метали молнии, и та, что недавно просила сбавить тон, апеллируя тонкими стенами, сейчас сама говорила далеко не шепотом.