– Как это? – удивился десятник.
– Вот наш Фрол Потапыч, – объяснил Мироша, – сейчас я на него
смотрю – человека вижу. А как он медведем обернется, так я медведя
увижу. Он честно оборачивается. А этот... Данила... вы все сейчас
человека видите?
– Человека, – недоуменно подтвердил Гордей. – Молодого. В белой
одежде. Хинской наружности.
– Йа, йа, – закивал Гунтер. – Человек.
– А я вижу большущего лиса, который стоит на задних лапах!
Белого! Вот чтоб мне этим пирогом подавиться, если вру!
– Не знаю, – вздохнул пленник, – то ли мне восхищаться твоим,
мудрый стражник, умением глядеть в суть вещей, то ли огорчаться
своим неумением наводить морок... Да, я действительно лис и родился
в норе под холмом. Это было... очень давно. Много десятилетий
назад.
– Десятилетий? – удивился Гордей. – Я думал, ты нашему Мирону
ровесник.
Лис бросил быстрый взгляд на Мирошу:
– Бо́льшую часть жизни я провел в лисьем облике. А чему научится
лиса? Норы рыть? Кур воровать? От собак уходить? В человеческом же
облике я еще молод и, увы, обучен весьма малому.
– Но как на ширму-то попал? – вернул Гордей разговор в прежнее
русло.
Лис потупился:
– Это вышло из-за неудачной шутки. Некий художник хвастался
своей волшебной кистью. И я... решил доказать ему, что он плохо
охраняет ценную вещь. Художник неверно меня понял, разгневался и
превратил в рисунок на ширме...
– Шутка, да? – недоверчиво хмыкнул Булат, уже принявший видимое
обличье. – Знаю я эти шутки, о говорливый зверь! Сам промышлял
такими, пока страже не попался.
Лис предпочел не услышать эти слова и кротко продолжил:
– Волей моей злосчастной судьбы ширму продали в Славию. Может
быть, на расстоянии чары ослабли, а может, художник-чародей умер –
причина мне неизвестна, но я смог покидать ширму и возвращаться на
нее, как в надежное укрытие. Но недавно на ширму была нанесена
императорская печать. О ужас! Меня в это время не было на ширме!
Теперь мне туда уже не возвратиться! Как горька моя участь! Мудрец
сказал о таком стечении бед: «Надвигается ливень в горах, и весь
дом продувается ветром!»
И лис прикрыл лицо широкими рукавами. То ли плакал, то ли
притворялся.
Царевна растрогалась. Стражники и нянька – нет.
– На чужбине-то жить – горькие слезы лить, – сочувственно
шепнула Капитолина.
– Верила курица лисьим слезкам... – мрачно сказала ей
нянька.