- Вышата Любомирич, Всеслав
Мекленович, мы вчера утром разговаривали с князем, и я задал ему
вопрос, ответа на который не получил. Может, вы знаете... - начал
я, и оба мои собеседника тут же изобразили повышенное внимание. А
когда я рассказал о сравнении принципов раскачки физического и
ментального тела, и возможном «выхлопе» от занятия последней,
задумались всерьёз. По крайней мере, Грац точно. Остромиров же
полыхнул в мою сторону чем-то... неприятным, словно не удержав под
контролем гнев и обиду на недавние слова профессора, но почти тут
же задавил эти эмоции и покачал головой.
- Тут я ничем помочь не могу.
Исследования на эту тему были официально закрыты общиной ещё
пятьсот лет назад, и запрет на них, похоже, не будет снят ещё
столько же, - нехотя проговорил он. – И, Ерофей, не советую тебе в
это лезть. Подобные запреты община вводит лишь в тех случаях, когда
опасность слишком велика. И да, просто чтоб ты знал: после
«Уральского сдвига» запрет на изучение южноуральской аномалии
введён не был. Было лишь решение о прекращении работы одной
конкретной исследовательской группы, и только. Намёк понятен?
- А мы подобных исследований пока не
проводили вовсе, - задумчиво протянул Грац и, заметив мой
изумлённый взгляд, равнодушно пожал плечами. – А что ты хочешь,
Ерофей? Естествознанию и философии, как серьёзным наукам, едва ли
больше сотни лет. И это у нас, в стране, изначально весьма
положительно относившейся к ментальному манипулированию, в отличие
от тех же европейских соседей. По сути, несмотря на все успехи и
прогресс, мы находимся лишь в самом начале долгого пути
познания.
- Как сто лет?! Я же читал труды
философов, датированные двухсотым и даже сотыми годами нынешнего
тысячелетия, - начал было я, но был тут же перебит профессором.
- Труды? Философов?! Чушь!
Рассуждения о природе вещей, в которых они совершенно не
разбираются, да ещё и сдобренные бабкиными наговорами и дремучими
суевериями, - взбеленившись было, Грац вскочил, но, словно осознав,
что выпадает из привычного образа, спохватился и тут же вернулся в
своё обычное флегматичное состояние. Рухнув обратно в кресло, он
махнул рукой и заговорил знакомым занудно-лекторским тоном: – Я
толкую о науке, а не о псевдологической болтологии, построенной на
простейших аналогиях и тыканьи пальцем в небо. Да, это был
необходимый, можно сказать, неминуемый этап в развитии
человечества, но он пройден, и сейчас мы не можем смотреть на
измышления учёных того времени, иначе как с усмешкой. Не на всё,
конечно, были среди тогдашних шарлатанов и серьёзные исследователи,
гении, своими озарениями создавшие основу нынешних философии и
естествознания, но и они совершали ошибки, порой совершенно глупые,
необъяснимые ограниченностью имевшихся у них знаний или убогостью
гносеологического аппарата. Впрочем, на них оказывали серьёзное
давление религиозные догматы, так что, частично, эти их ошибки и
заблуждения можно списать на святош... Кстати, Вышата, вот и
опровержение твоего утверждения о том, что вера не мешает учёному в
процессе познания. Если бы над тем же Якоби или Ломоносовым не
довлели церковные авторитеты, вклад сих многомудрых мужей в науку
мог бы стать намного более весомым.