- Говорят, ты книжку писать решил, - первой заговорила Виолетта.
– Эй ты… как тебя… иди, погуляй. Да не боись, не придушу…
- Если решишь, сопротивляться не стану.
- Да ну тебя, Громов, - отмахнулась она. – С такими шуточками… и
на хрена оно мне? Хочешь помереть – сам вешайся, без моего
участия.
И главное, не понять, шутит или нет.
- Как… дети?
- Дети? Да нормально. Старшая вон работает вовсю. Младшему
последний год остался. Тот ещё обалдуй. А ты что, по племянникам
соскучился?
- Может, и соскучился… замуж у тебя там не собирается?
-Дочка? – уточняет зачем-то. - Хрен его знает. Нынешние не особо
и торопятся. Живёт там с кем-то, но даже вот не скажу, всерьёз это
у неё или так, здоровья ради…
Парк при больнице имелся.
Приличный такой. Поднимались ввысь дерева, в зелёной гриве
которых уже появились первые капли осенней желтизны. И тяжелые
листья попадались на вымощенной белою плиткой дорожке. Цвели
цветы.
Птички пели.
И люди гуляли. В одиночестве вот или парами. Иные – в колясках,
как мы. И со стороны мы с Виолетткой кажемся такою обыкновенною
парой.
Чушь какая.
- Тебе-то что, Громов? – она свернула на боковую дорожку,
которая вывела к беседке. Дикий хмель, затаившийся в зарослях
шиповника, подобрался и к ней, взметнулся тяжелою волной, погребая
под собственным весом хрупкое кружево дерева.
Беседка была крупной.
И пандус имелся.
По нему Виолетта коляску и затолкала, чтобы потом развернуть. И
наклонившись к самому моему лицу, заглянула в глаза:
- Или совесть замучила?
- Меня?
- Действительно… чего это я. Какая у тебя совесть? – она
отступила и села на лавочку, чтобы вытащить из безразмерной своей
торбы сигареты. – Или Викусю дразнить собираешься? Он и так вон
места себе не находит. А женушка его вовсе… дура.
Виолетта махнула рукой.
- Как по мне, понятно, что любви глубокой родственной меж нами
нет, а потому смысла нет вокруг тебя танцы водить, надеясь, что ты
вдруг осознаешь, сколь им задолжал, и растаешь.
Дым был горьким.
- Дай… - я протянул руку.
Ладонь дрожала, пальцы ещё скукожились и вряд ли я сумел бы их
распрямить, но всё же вот вытянул. Сам.
- Охренел? – удивилась Виолетта. – Ещё скопытишься. Потом
доказывай, что я не виновная…
- Да ладно… ещё скажи, что опечалишься.
- Вот уж точно нет. Но проблем отгребу.
Однако сигарету дала.
Надо же… ничего не ощущаю. Дым как дым. Горький. Едкий. И
никакого удовольствия. В этом всё дело. Я осознал факт ясно-ясно,
как оно случалось порой.