От бессилия я опустилась прямо на крыльцо. Не знаю, может, быстро, может, через час, появилась Анастасия Ивановна. Я была в таком оцепенении, что счет времени потеряла давно, в тот момент, когда дотронулась до дедовой руки.
– Снежана, солнышко, что случилось? – Анастасия Ивановна бросила прямо на землю сумки и присела возле меня на корточки. Она взяла мое лицо в свои руки и заглянула в глаза.
– Да ты горишь вся. Почему раздета?
– Деда, – тихо сказала я.
Анастасия Ивановна открыла дверь и втолкнула меня в дом.
– Сиди, моя мама придет и покормит тебя. Я к вам домой!
В тепле мой примороженный мозг потихоньку оттаивал, поэтому через какое-то время я вышла из дома фельдшера и уже медленно поплелась к своему. Слез уже не было, никакой тоски, никакого ожидания какого-то благополучного исхода.
Обвела мутным взглядом окна нашей хаты. Во дворе толпились люди, стояла «скорая», Анастасия Ивановна общалась с медиками из машины. Ее лицо было смертельно бледным и каким-то в одночасье потемневшим.
– Оно она, – я взглянула на говорившую – баба Марфа. – Знов десь шлялась. Я бачила, вона од дому тікала. То вона діда убила. Вона ше та уголовниця.
К бабе Марфе резко подошла Анастасия Ивановна и нависла над ней.
– Подите вон отсюда, – твердо и тихо сказала она.
– Ти що, лікарко, ти шо? – баба Марфа пятилась от нее.
– Вон я сказала! – Анастасия Ивановна вышла из себя окончательно, поэтому баба Марфа поспешила ретироваться.
Настенька же быстро набросила на меня одеяло и обняла.
– Не слушай, детка, не слушай никого, – говорила она.
Помню, что не плакала, не падала в обморок, но и не соображала ничего. Участковый подошел было ко мне, но потом отошел:
– Подтверждаю смерть от сердечного приступа, – услышала я.
– У него ведь сердце не болело никогда, – тихо сказала я Анастасии Ивановне, самой себе и природе, оплакивающей мое горе.
– Малыш, так бывает, ты поплачь, если можешь, поплачь. – Анастасия Ивановна снова присела на корточки возле меня и посмотрела мне в глаза. – Тебе будет больно, но я с тобой, я тебя не брошу, звездочка, не брошу.