Рашель, проездом в Ларошели, пленила юного Мишеля. Мишель, пришедши к ней в отель, блаженства страстно вожделея, узрел Рашели стан газелий, и в голову ударил хмель.
Рашель, побрызгавшись «шанелью», поскольку сильно дуло в щели, набросила на плечи шаль, окрашенную кошенилью. И ела карамель с ванилью, презрев с грибами вермишель.
Мишель, с шуршаньем сбросив на пол свою шершавую шинель, с Рашелью нежной на диване пил вина светлые Шампани, дрожа от пяток до ушей.
А утром, пробудясь в постели, он не нашел своей Рашели, и с ней исчез его кошель.
И завопил Мишель: «Ужель? Не ты ль, от счастья хорошея, обняв меня вчера за шею, шептала, изгибая стан: «О, мон амур! Шарман! Шарман!»
И я, болван, полишинель, не уберег родной кошель, мишенью подлой стал ханжи, растаял от пошлейшей лжи!
Так вот, ма шер! Хоть тошно мне, но не повешусь на кашне! Насмешек я терпеть не стану, немедля поспешу к ажану. Тогда ужо, шалавы, вам! Ему скажу: «Шерше ля фам!»
Шестипалый пятикантроп, целиком в шерсти и в грусти, на полу своей пещеры машинально хобот грыз. Он кряхтел, пыхтел и охал, донимали его блохи, наконец, не удержался и издал протяжный визг.
«Долго ль мне гулять на воле одинокому совсем? Этот хобот я без соли пятый день тоскливо ем. Не в устроенной берлоге среди жён и ребятни, протяну я, видно, ноги в том лесу, где топь и пни. Бронтозавр меня расплющит, саблезубый тигр сожрет или ногу мне откусит ядовитый кишкоглот? Иль чума меня подцепит, иль мороз окостенит, или вдруг гигантский слепень прямо в попу мне влетит?»