– Что ты, мол, старый, совсем умом тронулся, вплотную к бревнам копаешь.
Дед же, отведя в сторону сына, всего-то и сказал тихо:
– Ты, сынок, поди, сам знаешь, что под полом то, внутри постройки у нас подвал обустроенный плахами для тайной клади разной и что улья больно буйные. Благодари Бога, что полковник пол не простучал да не обнаружил люка, что я землей присыпал. Так, что уловите момент, чтобы старший сын Авдей незаметно в омшаник проник через люк в тайный схрон и спуститься. А я как начну копать, метра через полтора, чтобы доски не видны были, он пусть пруток просунет, чтобы не обнаружилась сто стороны воинов та стенка из труслявых тесин, глядишь, и спасем так внучку нашу.
Понял Иван Гаврилович задумку отца своего старого. Хватит, говорит, бабы ныть, вы лучше устелите домовину, где чадо схоронем. Омойте, оденьте, священник пусть сделает, что положено перед похоронами.
Полковник же, чтобы горче Аленке сделать, призвал добровольцев, на глазах публики решил вырезать звезду у жениха. Вызвались опять же за плату определенную трое китайцев, да латыш один. Крепкий оказался разведчик, когда повалили навзничь, да начали кромсать клинками тело молодое. Красноармеец губы молодые до крови сжал, искусал все, пара передних зубов на половину лопнули, кровь горлом пошла, слезы красные залили кровяной пеленой и, но не издал больше никаких звуков. Аленка только глаза закрыла, упала навзничь, прижала икону к груди, о чем-то молила.
Полковник из уважения к мужеству противника своему вернул коня. Привязав, истекающее кровью тело и отдал сельчанам на их усмотрение. Те быстренько к знахарке Матрене потерявшего память солдата отвезли, через неделю выходила чародейка красногвардейца.
Ну, а дальше белый командир, предвидя дальнейшие непредвиденные действия со стороны жителей, всех, кроме родственников Алены, удалил с заимки. Сам же с двумя
десятками подчиненных с интересом наблюдал, как спокойна девушка, исповедавшись перед священником, попрощавшись со своими родственниками, спокойно легла в гроб. Крышку забивать гвоздями не решились и сами родственники под десятками глаз белогвардейцев совершили погребение. Полковник для верности заставил пять-шесть солдат попрыгать на месте захоронения. И еще подсыпать, чтобы больше холм получился. Вся охрана, не смотря на приказ, насчет спиртного, успела уже выпить больше, чем на свадьбе, а не на похоронах. Но уж после погребения, как говорится, сам Бог велел родственники выставили на другом конце построек под навесом десятки бутылей крепчайшей самогонки, что даже сам Ботаник не удержался, хряпнув два стакана сивухи, настоенной на смородине и малине. А дальше дым коромыслом, откуда – то бабы одинокие, чьи мужья погибли на полях сражения. Молодки, что до мужиков чужих охотчие появились. Тут и офицер наш через час почувствовал, как сбывается вещенное дьяволом, что он наконец-то, свершив казнь, будет желать любую женщину. Так, что дьявольский голос продолжал шептать забытьему про свою Ольгу. И Ботаник, испив еще изрядно, прямо на берегу реки занялся любовью с молодой девкой из соседнего села, да так, что разделся догола, задурев от избытка мужицкой удали, бегал от одной бабы к другой, утоляя жажду плоти за столько лет изнывающей от недостатка утраченного удовольствия.