В рамках определенной системы ценностей академик был совершенно прав – и впрямь страшнее.
Кровосос смог присосаться к России только потому, что представления большевиков о дальнейшей истории подразумевали решение совершенно всамделишных насущных задач, перед Россией в ту пору стоявших. Модернизация, индустриализация, демократизация… Страшная беда возникла ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО оттого, что представления об истории, которые исповедовались законной, то бишь царской, властью, да и околовластной интеллигенцией, были в этом смысле абсолютно импотентны. Кому-то эти задачи надо было срочно решать.
Однако решались они большевиками через полный слом российской культурной традиции. И потому их методики были уродскими и уродующими. В представлениях Солженицына отсутствие гнета, социальная мобильность, децентрализация управления и современная экономика вполне совмещались с русской традицией, и в фокусе их совмещения с несколько отличной от нуля вероятностью угадывалась сильная и самобытная Россия. Конечно, для Запада это страшнее коммунистов, у которых сильный СССР всерьез и надолго получиться никак не мог.
Отношение же Сахарова к России для большинства россиян вполне исчерпывающе просматривается в написанной им и всерьез предлагавшейся демократами горбачевскому съезду депутатов новой конституции: «В долгосрочной перспективе Союз в лице органов власти и граждан стремится к встречному плюралистическому сближению (конвергенции) социалистической и капиталистической систем как к единственному кардинальному решению глобальных и внутренних проблем. Политическим выражением конвергенции в перспективе должно быть создание Мирового правительства». Или: «Бывшая РСФСР образует республику Россия и ряд других республик. Россия разделена на четыре экономических района – Европейская Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь. Каждый экономический район имеет полную экономическую самостоятельность, а также самостоятельность в ряде других функций».
То есть, переводя на простой язык, – расчленение страны, разрывание искусственно навязанными границами единой экономики и единого этноса на куски, а затем подчинение агонизирующих огрызков мировому правительству. Академик, разумеется, был уверен, что действует из лучших побуждений, что он на стороне Добра. Перед самой смертью он, готовясь выступить на съезде со своими предложениями, обмолвился даже: «Надо спасать страну». Но ЧТО, КАК и ОТ КОГО он собирался в ней спасать? Думается, суть и смысл конституционных новаций мужа куда короче и понятнее сформулировала Елена Боннэр в своей знаменитой фразе, которую совсем не случайно академик с нежностью сохранил для потомства в своих мемуарах: «Насрать мне на русский народ».