– Что ж, Осарсиф, теперь ты знаешь всё, что ты должен был знать, и я ухожу. Ты больше не увидишь меня и отныне ты вождь своего народа, и твой Бог стоит за тобой. Делай то, что он говорит тебе, и ты проживёшь долго, и народ твой освободится от рабства и станет великим. Прощай, Осарсиф, – и, не дожидаясь ответа, он ушёл, и очень скоро ночь скрыла его.
– Ты пришёл, Месодиос, – с удовлетворением сказала женщина, сидящая в окружении небольшой группы людей, – это хорошо, что так скоро, ибо мы должны торопиться.
– Неужели ты нашла ещё одного, Анакситиос?! Это редкостная удача – два за такое короткое время.
– Да, но он слишком слаб и слишком далеко отсюда, мы можем опоздать, и его не станет раньше, чем мы доберёмся до него.
– Ты не ошибаешься? Никто из них ранее не был слаб.
– Он слишком далеко отсюда, – повторила женщина негромко и уверенно, – но я видела точно – он один из тех, в ком есть свет.
– Раз ты так говоришь, значит, так оно и есть. Где именно находится он?
– У венедов.
– Ты права, Анакситиос, это далеко и времени у нас мало, так что стоит поторопиться.
– Всё, меня достало, я иду покупать лотерейный билет! – Юля ворвалась, не постучавшись, в комнату к Марине, из-за чего та в испуге выронила журнал. – Я больше не могу, ты посмотри, – она подтащила сестру к окну, – посмотри на улицу!
А улица, через край заполненная солнечным светом, была чудо как хороша в этот день начала апреля. Весна не стала смотреть на календарь и началась ещё зимой, и сейчас пробуждающаяся жизнь уже была готова вырваться на волю. Всё замерло, как спринтер на старте, чуть дрожа от еле сдерживаемого напряжения. Это нетерпеливое ожидание было во всём: в кустарниках, вытянувшихся к Солнцу, ветви которых стали яркими, глянцевыми и упругими, в деревьях с набухшими почками, уже избавившихся от зимней спячки; в самом Солнце, которое сияло так неправдоподобно ярко после этой тяжёлой и мрачной зимы, что хотелось смотреть на него снова и снова, чтобы убедиться, что оно действительно есть и что оно на самом деле такое яркое и сияющее. И небо было самым чистым, голубым и высоким, какое только можно представить. И начавшие возвращаться птицы уже свистели, звенели, щебетали и ворковали повсюду, наполняя привыкший за зиму к тишине дворик ликующими звуками. Старинные дома, стоящие здесь одну, а кто и две сотни лет, казались сегодня совершенно новыми, только что вылупившимися на свет. Даже их обшарпанные, давно не крашеные стены предстали сейчас сделанными из радуги, и всё пронизывали солнечные лучи, настолько сконцентрированные, настолько плотные, что, казалось, ещё немного, и их можно будет схватить в охапку.