– Что ж, всего доброго, – произнесла Исма, когда они вернулись к кафе, и протянула руку, лишь задним числом сообразив, что рукопожатие в их случае до нелепости формальный жест.
– Спасибо за компанию. Надеюсь, еще как-нибудь встретимся, – ответил он, вытаскивая свои старые ботинки и всовывая ей в руку рюкзак, словно за этим она руку и протянула. Небось решил, будто женщины, которые носят тюрбаны как «дань вере», не пожимают руку мужчине. И она побрела домой, размышляя, насколько же приятнее жить среди чужаков, не различая в их словах никакого подтекста. Не зная, к примеру, что «Надеюсь, еще как-нибудь встретимся» означает на самом деле «После этого разговора не имею особого желания видеть тебя снова».
* * *
Тетушка Насим, соседка, заменившая умершую бабушку – Аника и сейчас жила у нее, – позвонила сказать: она вовсе не хочет тревожить Исму, но Анику следовало бы проконтролировать. «Она стала так часто ночевать не дома, и я думала, она гостит у подруг, но только что я встретила Гиту, и та сказала, подруги тоже редко видят ее в последнее время».
Гита с Престон-роуд служила связующим звеном между семейной и университетской жизнью Аники. Она была на год старше близнецов, не ладила с новой своей мачехой и занимала комнату в общежитии, запасной ключ от которой отдала Анике, – сама Гита в общежитии почти не появлялась, переселившись к бойфренду, о чем, разумеется, старших не извещала.
Когда Аника повадилась ночевать в комнате Гиты, потому что засиживалась в библиотеке или тусовалась до закрытия метро, Исму это не порадовало. Столько парней в университете, о чьих родителях никто ничего не знает, а в отличие от Исмы Аника всегда привлекала взгляды парней, да и сама на них посматривала. И не только посматривала, но эту сторону своей жизни Аника всегда аккуратно прятала от сестры, чересчур, пожалуй, склонной к нотациям. Парвиз уговорил Исму относиться к этому спокойнее: если с Аникой что-то пойдет не так, уж он-то точно будет в курсе и обратится к Исме за помощью, чтобы поучить близняшку уму-разуму. Но нечего наживать себе бессонницу, воображая Анику, одинешеньку посреди холодного и безликого Лондона – она всегда отыщет кого-то, кто о ней позаботится. На людей неотразимо действовали сочетавшиеся в девушке противоположности, ее острый язык и вдумчивая доброта, серьезность и готовность к безудержному дурачеству, а еще способность к состраданию, притом что сама она отказывалась жалеть себя, брошенную отцом и в детстве утратившую мать («У меня есть ты и Пи, и этого достаточно»). Исма и Парвиз в любой группе держались с краю, чтобы никто не приставал с личными вопросами («А где ваш отец? Эти слухи о нем – неужели правда?»), но Аника умела устроиться в самом средоточии тусовки, обозначить границы и общаться, не допуская никого в запретную зону. Это искусство она каким-то образом освоила еще в детстве: стоило кому-то затронуть тему отца, и Аника обдавала дерзкого холодом, нестерпимым для каждого, кто привык к ее приветливому теплу, – допустивший такой промах спешил отступить и вознаграждался мгновенным возвращением той Аники, которую знал и любил. Но теперь и Парвиз превратился в запретную зону, огромную, Аника не сумеет втиснуть ее в дальний уголок своей жизни.