Петунья пыталась — видит Бог, она пыталась — любить их
одинаково. Но это оказалось выше её сил.
Сперва она отдавала лучшие кусочки сыну, а подкидышу — что
оставалось. Затем перестала покупать ему одежду — доносит вещи за
Дадликом, всё равно он худее и меньше ростом. Игрушки скоро
постигла участь одежды — странный ребёнок мог совершенно спокойно
играть со сдувшимся старым мячиком, а мог — вообще с какими-то
палочками и камешками, подобранными на улице, и они его отлично
занимали. Чем дальше это заходило, тем сильней Петунье чудилось,
будто чужой мальчишка выпивает, вытягивает из её сына что-то —
нечто такое, что невозможно даже объяснить, отбирает это и
присваивает себе.
Дадли рос обычным милым малышом, прекрасным ребёнком, похожим на
остальных малышей его возраста, но всё-таки самым лучшим из них,
поскольку он был её, её родным мальчиком. Так почему же
рядом с Гарри он постоянно казался глупым, толстым, ленивым и
капризным? Гарри, словно кривое зеркало, искажал её Дадлика одним
своим присутствием, и любовь Петуньи, и без того вымученная, всё
чахла, постепенно сходя на нет.
Ну а потом, в три года и восемь месяцев, началось
это.
Первыми полыхнули занавески в гостиной. Петунья в панике — Дадли
мог пострадать! — сорвала их и кое-как затоптала огонь, непоправимо
испортив ковровое покрытие. Гарри отправился подумать о своём
поведении в чулан под лестницей — и вскоре переехал туда совсем,
потому что следующим, что загорелось, была кроватка
Дадли.
Петунья была бы и рада списать происходящее на невероятное
стечение обстоятельств, на какую-нибудь досадную, но естественную
причину — но она уже однажды проходила через всё это, и слишком
хорошо знала, чего ожидать.
Теперь кошмар возвращался.
Тарелка могла начать ползти по столу или вовсе расколоться
надвое, когда бесёнышу казалось, что утренняя каша недостаточно
вкусная. Ложки взлетали и гнулись, крошки хлеба маршировали по
скатерти точно колонна муравьёв. Мыльная пена убегала из мойки и
расползалась по всей кухне. Горело абсолютно всё, даже то, что в
принципе не могло гореть — вроде фарфоровой мыльницы и насквозь
пропитанной водой губки. Бульдог Верноновой сестры Мардж, весёлый и
активный пёс, в какой-то момент стал панически бояться мальчишку.
Кошки соседки, миссис Фигг, с воем и шипением прятались от него под
мебелью. Волосы подкидыша, вечно неопрятные, не поддавались
укрощению — после стрижки они отрастали заново ровно за одну ночь.
Волосы